Крылья рока - Роберт Асприн

Альфи дернул Лало за руку, привлекая к себе внимание. Глядя на темноволосую головку мальчика, отец подумал, как странно похожими оказались его первенец и младшенький — оба смуглые, упрямые… На мгновение показалось, что прошедших лет не было — Лало вновь превратился в молодого отца, а рядом с ним примостился Ведемир, упрашивающий его нарисовать еще что-нибудь.

Правда, сейчас рисунки Лало были другими.

— Папа, а эта муха будет видеть? — указал Альфи на нарисованную головку.

— Да, да, головастик, подожди минутку.

Взяв нож, Лало принялся очинять черный грифель. Малыш заерзал на стуле, рука дернулась, и нож порезал большой палец.

Лало выронил нож, сверкнул глазами на сына и поднес палец ко рту, чтобы остановить кровь.

— Папа, ну сделай это — сделай фокус и заставь их улететь! — упрямо просил Альфи.

Подавив желание отшлепать ребенка, Лало набросал усики и веселые глазки. Альфи не виноват. Не надо было начинать эту игру.

Состроив рожу, он взял бумагу и на какое-то время закрыл глаза, фокусируя энергию, потом открыл и нежно подул на яркие крылышки…

Альфи замер с открытым ртом, когда яркая точка зашевелилась, расправила переливающиеся крылья и зажужжала прочь, присоединившись к «россыпи алмазов» — другим мухам, кружащимся над мусорным ведром у двери.

Один благословенный миг ребенок сидел спокойно, а Лало, посмотрев на нарисованных им насекомых, внезапно поежился.

Он вспомнил: красный сиккинтайр, проплывающий над головами пирующих богов, несравненное великолепие Ильса, изящество разливающей вино Эши.., добродушие Тилли.., или это была Тиба.., о боги, неужели он уже начал забывать?

— Папа, а теперь сделай мне пурпурно-зеленую с… — маленькая ручка дернула его за рукав.

— Нет! — Лало вскочил, с грохотом отодвигая стол. Цветные грифели рассыпались по полу.

— Но, папа…

— Я сказал — нет! — закричал Лало и тут же возненавидел себя, когда Альфи, судорожно сглотнув, затих.

Выбравшись из-за стола, художник бросился было к двери, но остановился на полпути. Он не может — он обещал Джилле — не может оставить ребенка одного дома! К черту Джиллу! Лало закрыл руками глаза, пытаясь прогнать гнездившуюся за ними боль.

Сзади послышалось слабое всхлипывание. А потом слабый шорох — это Альфи очень осторожно начал складывать грифели назад в коробку.

— Прости, головастик… — извинился Лало. — Ты ни в чем не виноват. Я люблю тебя — просто папа очень устал.

Нет, Альфи не виноват… Лало поплелся к окну и, раскрыв старые ставни, глянул на разбросанные в беспорядке крыши домов. Можно было бы подумать, что человек, побывавший на пиру богов, станет другим, возможно, даже приобретет некое видимое обычным глазом сияние — особенно человек, способный не только рисовать чужие души, но и вдыхать жизнь в свои творения. Но нет, ничего не изменилось. Абсолютно.

Он посмотрел на свои ладони, широкие, с толстыми пальцами, с краской, въевшейся в поры и под ногти. На короткий миг они были руками бога — но вот он снова здесь, в Санктуарии. Город рушится в бездну ада с большей, чем обычно, скоростью, а он ничем не может помочь ему.

Лало вздрогнул, услышав, как что-то прожужжало возле уха, и увидел, как одна из сотворенных им пестрых мух кругами полетела через окно вниз, к богатой кормом куче отбросов в конце тупика. На секунду художник задумался: смогут ли мухи размножаться и обратит ли кто-нибудь в Санктуарии внимание на крылатые бриллианты, кружащие над мусором.

Порыв воздуха принес вонь.

Задохнувшись, Лало поспешно захлопнул ставни, прислонился к ним и закрыл лицо руками. В стране богов любое дуновение ветерка приносило иные запахи. Одеяния небожителей были украшены жидкими драгоценностями и сияли лучистым светом.

Он Лало-живописец, пировал там, и его кисть дала жизнь тысяче неземных фантазий.

Он стоял, потрясенный страстной жаждой увидеть вновь эти бархатные лужайки и аквамариновое небо. Из-под опущенных век покатились слезы, и уши, зачарованные воспоминанием о птицах, чье пение превосходило все земные мелодии, не смогли уловить наступившую тишину, сдавленный торжествующий смешок сына и тяжелую поступь шагов на лестнице.

— Альфи! Сейчас же слезь оттуда!

Мечты рухнули, и Лало поспешно повернулся к двери лицом, мигая и пытаясь отделить неясное видение рассерженной богини от тучной фигуры, взиравшей на него с порога. Когда зрение вернулось в норму, Лало увидел, что Джилла спешит через комнату к ребенку, забравшемуся на полку над печкой.

Ведемир, чья темноволосая голова едва виднелась из-за тугих пакетов и набитых фруктами корзин, ввалился в комнату вслед за матерью, ища, куда бы положить поклажу.

— Хочу сделать ее красивой! — донесся голос Альфи, приглушенный пышной грудью Джиллы. Выпрямившись в ее объятиях, он указал:

— Видишь?

Три пары глаз проследили за пальцем по направлению к полке над плитой, где сажа теперь перемежалась с голубыми и зелеными мазками.

— Да, дорогой, — спокойно ответила Джилла, — но там темно, и краски трудно будет разглядеть. К тому же тебе ведь известно, что нельзя трогать папины вещи, — и, конечно же, тебе известно, что нельзя залезать на печь! Ну? — она повысила голос. — Отвечай!

Чумазое личико повернулось к ней, нижняя губа задрожала, темные глазки опустились под сузившимися глазами матери.

— Да, мама…

— Что ж, тогда, возможно, это поможет тебе запомнить!

Опустив ребенка на пол, Джилла с силой шлепнула его по попке. Всхлипнув раз, Альфи тут же смолк и молча, с глазами, полными слез, принялся потирать наказанный зад.

— А теперь ложись в кроватку и оставайся там до тех пор, пока Ванда не привезет домой твою сестру Латиллу.

Схватив ребенка за плечо, мать затащила его в детскую и захлопнула за ним дверь так сильно, что содрогнулся весь дом.

Ведемир медленно поставил на кухонный стол последнюю корзину и почтительно, что никак не вязалось с его широкими плечами и крепкими мускулистыми руками, посмотрел на мать.

Взгляд Лало обратился к жене, и у него заныло под ложечкой, когда он увидел перед собой Сабеллию-Острую-на-Язык во всей своей красе.

— Возможно, в следующий раз это удержит его поближе к земле, — заявила Джилла, упирая кулаки в широкие бедра и впиваясь взглядом в мужа. — Как бы мне хотелось надрать задницу и тебе! О чем ты только думаешь? — она начала заводиться и повысила голос. — Когда ты сказал, что присмотришь за ребенком, я думала, что могу доверить его тебе! Ты же знаешь, какие они любопытные в таком возрасте! В печи остались непогасшие угли — ты даже не услышал бы, закричи он! Лало-живописец, тебя следовало бы прозвать Лало-недоумок! Ха!