Падшие ангелы: демонология средневековой Руси - Дмитрий Игоревич Антонов

Еще один популярный текст – «Видение инока Иоанна», история из «Великого зерцала». Визионер наблюдает в аду изощренные казни, назначенные разным грешникам. Тысячи осужденных плывут и тонут в огромной волне «смрадного» пламени. Огненные свиньи мучают неправедных монахов. Немилостивый воин едет на огненном коне, жестокого властелина бесы поджаривают на вертеле… А в глубочайшей пропасти стремительно вращается колесо, к которому привязан Иуда Искариот. С треском и грохотом оно проваливается в бездну, и все бесы и грешники начинают бить предателя. Русские миниатюры наглядно показывали все эти сцены[216]. Причем в одной из рукописей сцену с Иудой прокомментировали. Кажется, что «соседи по аду» жалуются на бывшего апостола как на шумного жильца: «Июда Искариотскии к колесу прикован мучится в преисподнем аде, аще бы тебя не было проклятаго, то бы и стуку во аде не было»[217].

Мотив с адским колесом встречался уже в «Плавании св. Брендана» – цикле легенд, сложившимся в VIII в.[218] История о том, как Иуда с шумом низвергается в глубины преисподней на огненном колесе, вошла в знаменитое «Великое Зерцало». А спустя века эту историю прочли русские старообрядцы филипповского согласия. Они были сторонники «гарей», то есть самосожжения, для того чтобы не оскверниться в «антихристовом» мире. Им понравился образ Иуды на колесе, и они стали доказывать, что такая же мука уготована всем их противникам, которые не хотят добровольно идти в огонь[219].

Чем больше переводных историй иллюстрировали на Руси, тем чаще миниатюры показывали «зеркальный» принцип кары: каков грех, такова и расплата. Lex Talionis – закон наказания подобным за подобное – был популярен в европейских видениях. В XVII в. демоны на русских изображениях заливают огненную жидкость в рот пьяниц, подвешивают за языки клеветников и матерщинников, цепляют за гениталии блудников и так далее.

Тем интереснее, что в это же самое время некоторые рассказы о демонах-палачах признали в корне неверными.

Учитывая, что сцены адских пыток появлялись и на церковных стенах, и на миниатюрах, критики были вынуждены спорить с очевидным. Но предметом осуждения всякий раз становились не визуальные образы, а определенные пассажи в переводных трактатах. Ученые книжники категорически отрицали, что бесы или другие адские создания могут пытать кого-либо в преисподней.

Первый случай относится к сборнику Луцидариус, который перевели с немецкого в XVI в. Автором комментариев выступил приехавший с Афона книжник Максим Грек. Он утверждал, что в Священном Писании ничего не сказано ни об огненных драконах, ни о бессмертных червях, которых упоминал Луцидариус[220]. При этом Максим Грек «забыл» (точнее – намеренно умолчал) о евангельских словах про геенну, «идеже червь их /грешников/ не умирает» (Мк. 9:48).

В нижей части иконы Страшного суда разноцветные демоны гонят грешников в преисподнюю и бьют их вилами, палицами и саблями. Левый бес изрыгает огонь из ноздрей, ушей и изо рта. У другого, правее, видна вздыбленная львиная грива.

Страшный суд, первая четверть XVIII в.

Музей русской иконы им. Михаила Абрамова, Инв. № ЧМ-182.

В 1627 г. московские цензоры Илья и Иван Наседка осудили «Евангелие учительное» украинско-белорусского книжника Кирилла Транквиллиона-Ставровецкого. Они кратко пересказали его слова о том, что грешники в аду будут гореть и видеть «различныя места мучения». И заключили: «…ничтоже грешникоме около себе видети, ниже червя грызущаго непрестанно»[221]. Упомянутый в Евангелии червь – единственный «обитатель» преисподней, но и он остается невидимым.

Но самое интересное случилось чуть позже – между 1649 и 1666 г., когда в Москве составили новый обличительный текст, посвященный «Евангелию учительному». Он назывался «Свиток укоризненный Кириллу Транквиллиону-Ставровецкому». Автор цитировал «еретический» трактат и осуждал все описания геенны. По словам «Евангелия учительного», в преисподней грешников ждет Вельзевул, «всякой твары страшнейший, брыдкий и лютейший», и Левиафан, «велио рыба» огненного моря, огромный как гора или как тысяча гор. Левиафан изрыгает из пасти громы и огонь, из его ушей идет дым, а из ноздрей вырываются «сапаня», которые раздувают адский огонь. Оба монстра мучают грешников. Процитировав эти фрагменты, русский книжник решил «пожалеть» их автора: «…плача, бредил Кирил». Демоны не могут быть палачами – они сами мучаются в аду: «Лукавии само бо погибши и связани во ад и огню предании на вечное мучение. Како другим умножати будут муки и мучители грешником быти и геенною владети?»; «Рцы ми, треокаянне Кирилле, сыне диаволов, паче всякои твари страшнеишии отец твои сатана по твоему мудрованию, почто от боящихся Бога побеждаем и попираем аспид злыи и василиск? Но и над свиньями не имый властъ змий злый, обманом губит, точию покаряющихся ему»[222]. Эти гневные рассуждения в итоге заняли девять листов.

Во всех трех случаях представление о бесах-мучителях осуждали как что-то чуждое, католическое и еретическое. Но такие же рассказы встречались в византийских и русских сочинениях. Например, в Видении Козьмы игумена или в Волоколамском патерике[223]. А в иконографии орудовали бесчисленные демоны-палачи. Критики западных текстов не обратили на все это никакого внимания.

В свою очередь, создатели икон проигнорировали (скорее всего, просто не зная об их существовании) все обличительные пассажи ученых книжников. Как будто вступая в спор с автором «Свитка укоризненного», иконописцы не обошли вниманием те самые описания, которые раскритиковали московские богословы. Яркий пример – икона Страшного суда конца XVII – начала XVIII в. из музея-заповедника «Александровская слобода». По стилистике и композиции она близка к европейским образцам. Здесь грешников пожирают и истязают десятки гибридных бесов[224]. А справа с поднятыми руками застыл сатана, из живота которого по плечи торчит оскаленная фигура с хохлом и бородой (Иуда?). Многие фрагменты подписаны. Среди прочих грешников показан человек, которого хватают за руки три монстра, а снизу пытается заглотить зубастый «слон» с бараньими рогами. Надпись гласит: «Гордым надменным и возносящимся от тех лютех зверообразных бесов свирепое влечение и жестокое биение». Рядом по полю иконы идет текст, аналогичный рассказу Кирилла Транквиллиона: «Сеи лютыи лев преклятыи змии несытыи кит душепагубныи Сатана гордыи Велиар от уст его исходит пламень огня. От шуей его исходит дым смрадныи яко от пещи великия и мраком покрывает всю страну огненную. Из ноздреи его исходят ветры, которые раздувают огнь геенски и мучение грешных, которые без покаяния умирают».

Александровскую икону написали для царевны-инокини Марфы, сестры Петра I. Образ хранили в монастыре и явно не считали еретическим. Наоборот, критикуя представление о бесах как палачах ада, московские богословы шли в обреченную атаку на большинство художников, зрителей и читателей. В XVII в. мысль о том, что