Сто тысяч заповедей хаоса - Галина Артемьева

– На мужиков действует? – заинтересовалась я.

– Ага. Даже удивительно. Кто плачет-рыдает, кто злится… Но как-то их это… встряхивает, что ли. Хотя есть такие, которые жутко ругаются.

– Да. Я видела. Эти вот. Только что. Все три реакции в одном флаконе: и плакал, и злился, и ругался.

– Ну, эта вообще разошлась. Уже не знает, чего учудить.

– А чего она про Париж ему орала?

– Сама не пойму. Они вроде в Париж летали. А что там произошло… Меня не касается.

– Значит, Париж на месте, – улыбнулась я.

– Наверное. Я не была. И не знаю, попаду ли. А вот стричь ее было тяжко. Она так дергалась, психовала…

– Да я уж видела. Дурдом.

– Они тут все на кокаине или на чем еще, не знаю. Такого насмотришься – от людей шарахаться начнешь.

– Неужели все?

Девушка засмеялась.

– Нет, конечно. Просто сегодня день такой. Мрачно смотрю на жизнь.

– И у меня такой день. Со всех сторон обступили.

– Меня Ангелина зовут, – представилась девушка.

Имя ей удивительно шло. Я же с первого взгляда подумала: ангел.

– А меня Майя. Может, будем на ты?

– С удовольствием.

…Я уселась в кресло. Ангелина расчесала щеткой мои волосы.

– Слушай, давай передумаем, а? – тихо предложила она, наклонясь к моему уху. – Ну кого ты лысиной удивишь? Ты же не такая, как эти. Зачем тебе?

– Да надоело все. Вот и подумала.

– Смотри, какая красота: крепкие, здоровые. Зачем губить? Давай массажик головы тебе сделаю, кончики подровняю – уйдешь как новенькая.

Вся решимость моя пропала. Действительно, кому я что докажу отсутствием волос? Маме будет больно, это ясно. Она гордилась моими косами, любила их расчесывать, заплетать… И вот я, как дура последняя, заявлюсь к ней в новом облике…

– Ты права, – согласилась я. – Давай массажик и кончики. И – спасибо тебе. Ты хорошая.

Мы все успели обсудить. Я пересказала содержание полученного письма.

– Ревнует. Потерять твоего боится, – заметила Ангелина.

– Он уже восемнадцать лет не мой. Какая ревность?

– Глупая она. И злая. Терпела, видно, пока замуж не вышла. А потом – прорвало. Бывает же.

– Вот пусть на мужа своего и прорывается. А я тут с какого боку?

– Плюнь и разотри. Чего тебе с ней делить?

А и правда – делить мне с Иришкой было нечего и некого. Надо забыть, и все.

Ангелина рассказала и о себе. Она приехала из Белоруссии, из самой столицы. Не за заработком, хотя, конечно, такие заработки, как тут, на родине и во сне не увидишь. Тут чаевые меньше пяти сотен не оставляют. Одна клиентка однажды в состоянии особой злобы и гнева кинула ей на столик пять тысяч, воскликнув при этом: «На, подавись!» Ангелине очень хотелось догнать ее и засунуть красную бумажку той за пазуху. Но она остановила порыв своей души, сказав не очень слышно: «Сама подавись!», – и спрятала денежку. Жила Ангелина в соседнем городке, снимала комнатушку, копила на машину (почти скопила, вот-вот), ходила на курсы вождения. А все почему? Она решительно поменяла свою жизнь из-за несчастной любви.

– Жениться не хотел, а так – я не стала. Не хочет со мной вместе всю жизнь прожить, значит, не любит. А мне так не надо. Без любви – зачем? Но я боялась, что все-таки уступлю ему. Вот и уехала. И не жалею.

Конечно, Ангелине было всего двадцать лет. Она уверенно мечтала о любви. И пусть – ее время. Ее мечты.

– А ты думаешь, здесь кого-то встретишь, кто будет рад жениться? – не удержалась я от скептического вопроса.

– Мне кажется, встречу. Может быть, уже встретила. Тут есть такой молодой человек… Такой хороший…

– Из этих, местных?

– Да, из поселка. У них дом такой! Я глянула сходила. Дворец, а не дом. Но он такой воспитанный, приятный. Телефон у меня взял. Встретиться предложил.

– В сказки веришь?

– Ну почему в сказки? Я человек, и он человек. Разве мы не можем просто понравиться друг другу?

– Я бы поостереглась.

– Чего?

– Ну вот этих мыслей эпохи Просвещения, вот этого «равенства и братства»…

– Может быть. Но ты его не видела. А я видела много раз. Он хороший, добрый человек.

– Тебе виднее.

Чего я взялась разубеждать прекрасного Ангела? Она явно неглупая, воспитанная, положительная. И может быть, ей очень даже повезет.

А руки у нее золотые. Массаж снял всю черноту дня, что обрушилась на меня. Волосы струились по плечам. Я нравилась себе. И еще – я была благодарна девочке за то, что она меня отговорила от «нью лука».

Мы обменялись телефонами. Договорились в ее свободный вечер посидеть тут в кафешке за чашечкой кофе. Она обычно работала вечерами, но через неделю по графику три дня подряд выпадала ей утренняя смена.

– Созвон?

– Конечно!

Я помахала рукой и отправилась к своей машинке, не подозревая, что увидеться нам предстоит гораздо раньше того дня, который мы наметили.

19. Отшельники

Небо переливалось мириадами звезд. В детстве я надеялась, что когда-нибудь обязательно полечу в космос. Сейчас, сидя на ступеньке крыльца и задрав голову вверх, я думала: «Зачем лететь? Мы и так в космосе. Земля – мой космический корабль».

Мне казалось, я понимаю, о чем говорят звезды.

Я была рада ночной тишине и покою. Как странно получается: мне грустно без людей, а с людьми тяжко. Не со всеми, конечно, но в целом – мир человеческий давит. Дикий хищный мир. Интересно, так всегда было или только сейчас столь явно проявляется хищная сущность человека?

Вряд ли только сейчас. Иначе откуда брались бы отшельники, уходившие в пустыни тысячи лет назад? Значит, и тогда, когда людей на планете жило не так уж и много, если сравнивать с сегодняшним днем, были те, кто хаосом человеческой жизни тяготился.

Хаос… Это то, что было до космоса, до гармонии, соразмерности, упорядоченности. Хаос – это бездна. Изначальное состояние мира. Но из этой бездны возникли первые божества. Так считали древние греки.

Но если мир людей представляется хаосом, то чему-то новому предстоит из этого хаоса родиться? Мы – еще первобытный материал? Что-то мы не осознаем до конца, отпихиваем от себя в суете. У меня, например, до этой одинокой жизни совсем не было времени просто так сидеть и думать. Вот, наверно, зачем уходили от людского мира одиночки-отшельники. Им хорошо думалось. Их никто не отвлекал от созерцания и молитв. Хотя… Не все так просто. Они сами себя отвлекали. Что-то внутри их не давало покоя…

Я стала думать о Марии Египетской. Мне о ней рассказал папа, когда мне исполнилось четырнадцать. За полгода до своей смерти. Я любила зайти к нему в кабинет, залезть на старый кожаный диван с ногами и, увидев улыбку в его глазах, начать канючить:

– Пап, расскажи чего-нибудь.

Он никогда не отказывал. Бывало, просил подождать, пока не закончит работу, чтобы мысль не потерялась. Тогда я сидела тихо и ждала. А потом начинался рассказ. И все эти рассказы я до сих пор помню. Только недавно поняла: все они были рассказаны зачем-то. Не просто так, чтоб послушала и убралась из его кабинета восвояси, а с особой целью.