Люди долга и отваги. Книга первая - Борис Елисов

Я осторожно вел свой новый велосипед, все никак не мог привыкнуть, что эта сверкающая никелем легкая машина в самом деле моя. Еще совсем недавно я и помыслить о такой покупке не мог. До прихода Красной Армии наша семья была одной из самых бедных в вёске. И дед, и отец всю жизнь батрачили от зари до зари, и весь труд — как в прорву, из долгов не вылезали. Я начал работать по найму с четырнадцати лет, но на велосипед смог отложить деньги только при Советской власти, работая в линейном отделении милиции.

Сюда меня приняли в сентябре 1939 года. Принимал на работу меня и моих односельчан, братьев Никиту и Федора Ярошиков, Андрей Яковлевич Воробьев. Трудно даже сказать, как растрогала нас его душевность. После панского лиха, когда нас, белорусов, и за людей-то не считали, участливое отношение было в новину.

С таким начальником, как Андрей Яковлевич, мне еще никогда не доводилось работать. Умел он и поддерживать человека в трудную минуту, и строго спросить по справедливости, и научить. И в крестьянском деле толк понимал не хуже нас.

На углу Красногвардейской и Фортечной мы с братом словно споткнулись. Возле телеграфного столба стояли трое в гражданском и весело переговаривались с четвертым. Тот, примостившись наверху, резал провода. Мы с Михаилом переглянулись, заподозрив неладное. Но те трое, не обращая на нас внимания, продолжали так беззаботно перекликаться с приятелем на столбе, что мы, хоть и не совсем уверенно, решили — наверное, срочный ремонт. То же самое сказали мне на вокзале, в нашей дежурке, когда я рассказал об увиденном.

Не успел я выйти на перрон, где вместе с Леней Мелешко, самым молодым нашим постовым, нес дежурство в ту ночь, как в городе погас свет, через несколько мгновений засветился снова, и тут же опять все погрузилось в темноту. Потом огонь замигал снова.

— Ну и сапожники на электростанции, — проворчал рядом кто-то из пассажиров.

И в вокзале, и на перроне в этот поздний час было необычно людно. Откуда-то вынырнула группа пограничников, человек тридцать. Окружили меня, велели, чтобы я вел их к дежурному. Там они предъявили документы и потребовали немедленной отправки в Высоко-Литовск служебным поездом.

Меня что-то насторожило. Может, барский окрик, прозвучавший, когда они обратились ко мне, — не знаю, но только я незаметно последовал за ними. И вдруг замер на месте, услышав, как они тихо заговорили по-немецки. Кинулся к дежурному. Тот только усмехнулся:

— Тебе сегодня все что-то чудится, Васильич! Перекрестись!

Однако креститься я не стал, и получаса не прошло, как снова появился в дежурке, на этот раз с подозрительным парнем, которого мы задержали вместе с Василием Литаренко. Задержанный вел себя развязно, предъявил удостоверение представителя Брестского горкома комсомола, командированного в Высоко-Литовск. Однако, когда мы позвонили дежурному в горком, выяснилось, что такого работника там нет. Пока мы справлялись по телефону, парень сунул в рот какую-то записку. Но проглотить ее не успел, на него молнией кинулся от дверей только что вошедший Леня Мелешко. Парень выплюнул записку и впился зубами в руку Лени.

Записка была в чернильных подтеках, разобрать написанное мы не смогли.

— Ничего, где надо, завтра прочитают, — сказал дежурный.

— Не будет у вас завтра! — с дикой злобой закричал задержанный: — Не будет! Завтра вы все будете висеть на фонарях!..

Парня увели. А мы снова вышли на платформу. В половине второго через станцию тяжело прогрохотал товарный состав, груженный зерном, шел в Германию.

В посветлевшем небе послышался густой, нарастающий гул. На восток шли самолеты с огнями. По звуку — чужие. Подошел Мелешко. Потянуло предутренней свежестью. Стало полегоньку развидняться. Многих пассажиров сморил сон. На руках у матерей, сидящих на чемоданах, сладко посапывали дети. На перроне стало дремотно и тихо, словно и не было здесь никого.

На побледневшем от усталости лице Мелешко ярче проступили веснушки, в глазах и следа не осталось от привычной веселой лихости. Может, поэтому он показался мне совсем мальчишкой, захотелось сказать ему что-то по-отцовски доброе, ласковое. Ведь парнишка один на всем белом свете, детдомовец. С шестнадцати лет воспитанник артиллерийского полка. Всего-то двадцать один от роду, а уже дважды ранен в боевых сражениях. На работу к нам пришел прямо из госпиталя после демобилизации. И показал себя молодцом. Вот только выдержки бы ему чуток побольше, уж больно рисковый. В последний раз, когда вместе банду брали, так и лез на рожон. Чудом уцелел. Без смелости, понятно, в нашем деле нельзя, но и без осторожности тоже. Не только ради себя — ради дела. Надо потолковать с ним как-нибудь об этом. Хорошо бы к себе домой пригласить. Пусть отогреется паренек в семье. Но об этом потом, после дежурства поговорим, а сейчас думать о другом: ночь больно тревожная выдалась.

— Ступай-ка, сынок, пригляди за выходом в город: как бы вещи у кого не унесли, — попросил я Леню. — Видишь, люди умаялись, самое время для тех, кто на чужое зарится.

Мелешко отошел, словно растаял в предрассветной серости.

И вдруг — оглушительный взрыв.

Люди не успели прийти в себя — рванул второй, третий…

— Война! — прокатился истошный вопль.

Пассажиры в панике заметались по перрону. Надсадно закричали разбуженные дети, заголосили женщины.

Неожиданно все оцепенели. Остался только один дьявольский визг падающей прямо на нас бомбы.

— Ложись! — зычно скомандовал чей-то, вроде бы Ленькин, голос, и, подчиняясь ему, люди ничком попадали прямо на платформу. Только матери так и остались сидеть, прижимая к себе перепуганных детей, прикрывая их своими руками.

Бомба упала где-то совсем рядом, в районе вокзала.

Воробьева я увидел минут через десять после этого. Он стремительно пересек перрон, его милицейская фуражка мелькнула в дверях вокзала. Кинулся было за ним, но мне заступила дорогу обезумевшая от горя молодая женщина, почти девочка. В суматохе у нее пропал трехлетний сынишка, обливаясь слезами, она умоляла помочь найти его. Разыскали мы мальчонку на Граевской стороне вокзала, благодаря его пронзительному плачу.

Я заспешил в отделение и увидел, что там уже собралось наших человек сорок. Воробьев вполголоса толковал о чем-то со своим заместителем Холодовым и командирами отделений Стацюком, Середой, Дейнего, Ермолаевым. Возле меня оказались братья Семен и Арсений Климуки, Андрей Поздняков, Захар Кивачук, мои односельчане Ярошики, Дмитрий Сидорчук, приятель Мелешки Василий Литаренко, тоже недавно вернувшийся из армии, Петр Довженюк. Следом за мной влетел запыхавшийся Роман Галюк. Тут же появились Андрей Головко и Леонид Жук.

Здесь, в привычной обстановке, среди товарищей, я немного пришел в себя. На какой-то миг подумалось: все происшедшее — ночной кошмар, продолжаются обычные боевые учения, что проводились у нас всего два дня назад. Но за стеной нарастал гул артиллерийской канонады.

Воробьев, закончив инструктаж командиров отделений, обратился к нам.

— Товарищи! Мы еще не знаем пока — война это или провокация, — тише, чем обычно, сказал он. — Но обстановка очень серьезная. Через несколько минут к платформе на Московской стороне подойдет состав. Надо сделать все, чтобы отправить в первую очередь женщин с детьми. Место нахождения каждого при посадке укажут командиры отделений. После отправки поезда — сбор в отделе.

…Это была самая настоящая схватка с обезумевшими от ужаса людьми, готовыми на все, лишь бы уехать. Город полыхал пожарами, беспрерывно рвались снаряды, земля гудела от тяжелых взрывов. Но в те считанные минуты, когда мы вместе с железнодорожниками, сдерживая натиск толпы, помогали женщинам с детьми сесть в поезд, тревога, страх за наши собственные семьи словно отступили. Все перестало существовать, кроме испуганных детских глаз, истошного женского крика, рук, судорожно цепляющихся за поручни вагонов, и одного лишь желания вместить в состав как можно больше людей, спасти их.

Самая бешеная посадка в моей жизни.

Поезд отошел через несколько минут, весь увешанный пассажирами, стремительно набирая скорость. Единственный поезд, вырвавшийся из горящего города на восток. И только тогда я снова услышал артиллерийские залпы, завывающий гул чужих самолетов. Вытер рукавом мокрое, лицо. Гимнастерку можно было выжимать. Мы с Никитой Ярошиком заспешили в отдел.

По дороге столкнулись с бегущим Леней Мелешко.

— Я в крепость за подмогой, — бросил он на ходу, — есть приказ. Бывайте! — Леня махнул нам рукой и исчез.

Вдруг перрон словно качнулся, ударило в спину, я еле удержался на ногах, от грохота заложило уши. Там, где только что стоял состав, взорвалась бомба, разворотив часть перрона, путей.

Едва поднялись к себе в отделение, нас подозвал командир отделения Швырев. Возле него были старший оперуполномоченный лейтенант Борис Вяткин, наш комсомольский секретарь Коля Янчук, милиционеры Андрей Головко, четыре Михаила — Козловский, Сильвончик, Добролинский, Корнелюк, брат Ярошика, Павел Денисюк, Арсений и Семен Климуки — всего более двадцати человек.