Великая и священная война, или как Первая мировая война изменила все религии - Филипп Дженкинс

проповедник Герхард Толзиен, писал в 1916 г., что врагами Германии являются «убийцы», «монстры», «животные в человеческой форме». Даже кайзер Вильгельм был убежден, что войну он стал проигрывать лишь потому, что Англия была в союзе с дьяволом[132].

Другие страны придерживались своей собственной тактики. Бывший американский президент Уильям Говард Тафт говорил, что немец принял дьявола за Бога. Среди британского духовенства самыми активными были англиканцы, которые сосредоточили свою критику немецкого государства как языческого, осуждая рабское государственное поклонение немцев и откровенное возрождение древних языческих культов некоторыми их интеллектуалами. Епископ Херефорда Персиваль осудил «зверское и безжалостное военное язычество». Епископ Виннингтон-Инграм полагал, что Германия уступила циничному культу военной силы, что стало отказом ее от христианства и возвращением к норвежскому богу войны — Одину. Проповедники и философы других воюющих держав расширили эту концепцию и предложили всем христианским нациям всегда уважать только четыре Евангелия, а не следовать по пути Германии, поклонявшейся книгам современных авторов: философа Фридриха Ницше, прусского ультранационалиста Фридриха фон Бернарди, военного стратега Карла фон Клаузевица и Генриха фон Трёльчке, превозносивших власть и насилие. Союзнические пропагандисты регулярно осуждали безобразную троицу Германии — Ницше, Бернарди, Трёльчке[133].

Часть духовенства даже осудило отдельные вражеские области и районы, которые призывали уничтожить за отвержение христианства. Мы уже упоминали об одном печально известном руководителе американских конгрегационалистов Ньюэлле Дуайте Хиллисе. На обложке своего трактата «Пятно на Кайсере», написанном в 1918 г., была прикреплена дощечка с фамилией «Хиллис»; в нем он пропагандировал, на первый взгляд смехотворный, с оттенком сексуального извращения, принцип кастрации немецкого народа. В подтверждение правильности своего принципа он заявлял:

«В чрезвычайном отчаянии… государственные деятели, генералы, дипломаты, редакторы теперь говорят относительно истребления немецких людей. Мы уже применяем у себя в стране евгенические законы о безболезненной медицинской стерилизации рецидивистов и идиотов. Почему так же нельзя поступать в отношении немцев?»[134]

Мученики

Многое в этой христианской военной теории резонирует с современными взглядами исламистов, и особенно одна идея — люди, умирающие за джихад, становятся мучениками. Исламисты ничего нового для себя не нашли бы в христианской вере, если бы узнали, что погибающие во время Первой мировой войны солдаты, становились святыми, по словам немецкого пастора Иоханнеса Рееца, который, отправляя по почте письма семьям погибших солдат, так и заявлял о них[135].

Солдаты Англии, Германии, Франции, а также других воюющих наций, по-прежнему, оставаясь верующими людьми, верили в искупление грехов и считали, что своими страданиями они спасают весь мир. Поэтому их и называли мучениками за христианскую веру и идентифицировали непосредственно с Иисусом Христом, так как они переносили, как и Он, все мучения ради спасения мира. Часто религиозные мыслители обращались к Новому Завету, применяя язык этой части Библии и говоря о сеятеле и сборе урожая; они утверждали: для того, чтобы собрать большой урожай, зерно пшеницы должно было вначале захоронено в земле. Смерть для них была началом рождения к новой жизни[136].

Язык страдания и искупительной жертвы сильно проник в пропагандистские проповеди войны, их можно также найти в работах эссеистов и поэтов, в газетах и в политических речах. Например, британский лидер Дэвид Ллойд Джордж заявлял:

«Суровая рука Судьбы подвергает нас бичеванию ради нашего возвышения, и поэтому мы должны считать спасением для нации, когда испытываем на себе ее уколы, потому что только так мы никогда не забудем о чести, обязанности и патриотизме, и одетые в святые белые одежды возносимся на Небеса».

В «Майн Кампф» Гитлер считал Ллойд Джорджа гением риторики и всячески подражал ему в своих речах[137].

Эти жертвенные идеи стали центральной темой проповедей. В 1916 г. француз превозносит праздник Рождества, особенно французский солдат в окопах, который в самый критический момент схватки с врагом готов смело жертвовать собой, как «агнец на алтаре». Наиболее яркие примеры таких самопожертвований вошли во все хрестоматии по истории войн, иллюстрации которых мы находим во многих журналах воюющих в то время стран. В день празднования Рождества 1914 года британская печать широко растиражировала одну иллюстрацию, на которой был изображен Христос, принимающий оружие у умирающего британского солдата. Авторами подобных иллюстраций обычно были редакции журналов, но иногда в них публиковались настоящие фото, снятые фотокорреспондентами с мест военных действий. И все изображенные на них персонажи были героями, принявшими смерть ради лучшей жизни других людей. Эта заключительная фраза часто встречается в эпитафиях на российских военных могилах. Тем не менее, жертвуя собой, человек в униформе сам приносил смерть другим, используя свое оружие. Поэтому на войне трудно было кого-то реабилитировать, так как каждый убивает другого во время боевых схваток, стремясь убить первым. Но в жизни всегда должны быть люди, которые умеют стрелять и применять штык[138].

В течение прошлого столетия термин «жертва» стал стандартной формой выражения при освещении в СМИ событий на фронте, обозначая гибель солдат, которые «принесли высшую жертву» для своей страны. Но понимая так гибель солдат в Первой мировой войне, общественность Западной Европы использовала христианскую религиозную терминологию, которая была больше чем терминология.

Пастор и популярный писатель Гарольд Белл писал: «Человек мог отдавать свою жизнь ради человечества в проклятой траншее только потому, что это был его крест. Мир мог быть спасен не только в Палестине, но и во Франции».

Не только солдаты становились подобны Христу, но и нации. Эббот Лайман писал, что полномочия воюющих стран принимали жертвенную форму, достигнув кульминации, когда «Америка предложила отдать свою жизнь за спасение Англии, Франции и Бельгии». «Замученная Бельгия» стало известной фразой в то время.

Немецкий проповедник X. Франке сравнил жестокое обращение по отношению к своей нации со страданиями, которые испытал Иисус Христос от евреев. И поэтому для всех воюющих стран война стала символизировать Страстную пятницу[139].

Тема распятия на кресте была главным символом пропаганды во время этой мировой войны, но использовалась по-разному. С помощью нее возбуждали ненависть к врагу, убеждали людей воевать или следовать военным обязательствам. Кроме замученного канадца и других военнопленных, так гротескно разрекламированных в СМИ, англо-американские плакаты также изображали пытаемых немцами очаровательных молодых женщин. Кроме религиозного содержания, эти образы также содержали современные представления о святости женщин, безвинно пострадавших в этой жестокой войне и проявивших настоящее мужество. Особенно популярны были те плакаты, на которых молодые женщины изображены в обнаженном виде. Иногда фигуры женщин, распятых на кресте, символизировали отдельные нации, а именно: Сербию, Польшу и Армению.

Идеи страдания и искупительной жертвы имели особое значение