В ожидании счастья - Терри Макмиллан

Дэвид вышел, уселся в машину и, прежде чем отъехать, взглянул еще раз на Глорию. Его лицо было совершенно бесстрастным. Голубая машина, взятая напрокат, выехала со двора, и Глория провожала ее взглядом, пока она не скрылась за углом. Снова на кухне щелкнул таймер. Глория закрыла дверь и присела. От ее блузки отлетела пуговица и укатилась куда-то, но Глория не стала ее искать. Просто не могла.

КОСТЕР

Когда Джозеф ушел, Бернадин переоделась в футболку и шорты, собрала детям сумки, усадила Джонни и Онику в машину и поехала в Сан-Сити.

— Мы к бабушке едем? А зачем? — спросила Оника.

— Не зачем, а почему. Потому что папа и мама отправляются в поездку.

— А нам почему нельзя с вами? — спросил Джон-младший.

— Потому что это только для взрослых.

— Пусть с нами тетя Робин посидит, — предложил Джон.

— Она не может, — ответила Бернадин.

— Не хочу к бабушке, — заявил сын.

— И почему же?

— Она злая.

— Она не злая.

— Нет, злая.

— Ты так думаешь только потому, что она не разрешает тебе делать все, что взбредет в голову.

— Ага, а чего она на нас все время орет? Скажи, Оника.

— Не все время, — возразила Оника.

— Нет, все!

— Ну хватит. У бабушки просто громкий голос, и вам только кажется, что она кричит.

— Она даже не разрешает играть в саду перед домом, — не сдавался Джонни.

— А вам и не положено там играть.

— И на заднем дворике тоже.

— Глупости.

— Ага, она не дает даже апельсины рвать или грейпфруты, не разрешает лазать на большое дерево.

— Джон, фрукты еще не спелые. А лазать на это дерево опасно.

— И в постель она нас рано отправляет, и компьютера у нее нет, и вообще там скучно.

— Ну все, хватит ныть.

Джон-младший обреченно вздохнул.

Бернадин понимала, что дети не выдумывают. Характер у матери, конечно, несколько стервозный, хотя внуков Джинива любит. Просто выражает свою любовь несколько странно. Двадцать восемь лет она водила школьный автобус, и теперь дети ее просто раздражают. Внуки, разумеется, другое дело, но и то время от времени ей приходится самой себе напоминать, что они ей как-никак родные.

— Мам, а Оника не пристегнулась, — сообщил Джон.

— Оника, пристегнись.

Бернадин включила магнитофон. Она всегда ставила „Осень" Джорджа Уинстона, чтобы успокоиться, но сейчас как-то не могла воспринимать магию окружающего мира, не говоря уже о фортепьянной музыке. Что-то надо было сделать, что-то очень важное. Только вот что?

— Ма, а нам обязательно опять слушать эту тягомотину? — протянул Джон-младший.

— Нет, — Бернадин выключила пленку.

— Раффи, Раффи, Раффи! — закричала Оника.

— Не вопи, я не глухая, — отозвалась Бернадин. Настроение мало подходило для детских песенок, но — какого дьявола! — она поискала в коробке с пленками и отыскала нужную. Джон-младший достал „Где же Вальдо?" и принялся разглядывать картинки-загадки.

— Вот он, мам! Я его опять нашел! — закричал он.

Онике никогда не удается отыскать Вальдо, а Джон, если найдет, из вредности не покажет, где он. В конце концов она расплачется, и Бернадин придется пригрозить, что отберет у них книжку, но Джон все равно будет только подсказывать „холодно — теплее — опять холодно". Ладно, по крайней мере займутся чем-нибудь в дороге.

— Очень хорошо, — сказала она сыну. — А теперь посмотрим, как долго мы умеем молчать.

Прошла целая минута.

— Мама, „Макдональдс"! — закричала Оника. — Я есть хочу. И еще хочу яйцо с сюрпризом. Мам, давай зайдем? Ну пожалуйста!

— Я тоже есть хочу, — сказал Джон-младший. — Только я хочу биг-мак с шашлычным соусом, картошку-фри и ванильный коктейль.

— Все, все, все! Ладно. Только угомонитесь.

Бернадин повернула, даже не успев включить сигнал поворота. Въехав во двор закусочной, она остановилась у специального окошка и сделала заказ.

— Мам, давай тут поедим, я хочу поиграть на автоматах, — заныла Оника.

— Я не хочу тут есть. „Инспектор Гаджет" скоро начнется! Мам, давай поедим у бабушки, мам, а? — теребил ее Джон.

— Тихо вы, оба! Мы уже все заказали, я тороплюсь и сидеть здесь не намерена. Поедите в машине и не вздумайте ныть. Все поняли?

— Да, — сказала Оника.

Джон-младший молча перевернул страницу своей большой книжки.

— А вот и снова Вальдо!

Бернадин передала детям коробки с едой и тут заметила, что волосы у Оники просто ужас в каком состоянии. Два или три дня она дочь не причесывала, и вот результат: не ребенок, а пугало. Бернадин давно хотела, чтобы Глория сделала девочке „химию", но Джон запретил: его дочь волосы портить не будет. А волос у Оники на двух взрослых хватит — косы длинные, толстые, но такая чувствительная кожа, что девочка начинает реветь, едва услышит слово „волосы". Несколько месяцев назад, когда выносить этот визг и слезы стало совсем невмоготу, Бернадин начала водить дочку раз в две недели к Глории — мыть и укладывать волосы. А теперь, когда Джон ушел, она сделает дочери „химию". Через две недели, в субботу, девочке как раз исполнится семь лет.

На последнем участке пути до Сан-Сити — двухполосном шоссе — как обычно, оказалось слишком много старичков, не желавших двигаться быстро. Дорога была забита, и Бернадин успела выкурить две или три сигареты прежде, чем смогла проехать восемь километров до нужного поворота. Слава Богу, еще было обеденное время.

В Сан-Сити, тихом скучном городишке, жили в основном пенсионеры, но ее матери там почему-то нравилось. Когда два года назад отец Бернадин умер, Джинива продала то, что сорок два года было им домом, и купила коттедж в этом городке. Сказала, что хочет быть поближе к детям, мало ли что может случиться. Оба ее сына жили в Филадельфии, в пятнадцати минутах езды на машине.

Как обычно, на маминой улице никого не было. На тротуаре ни соринки. Газоны, образцово ухоженные, казались бархатными. Пальмы, все как одна с роскошными кронами, росли в линейку. Ни одной припаркованной в неположенном месте машины. Бернадин притормозила у дома матери и посигналила. Коттедж был сложен из красно-коричневого кирпича-сырца, такого пористого, словно его окунули в кислоту. Все дома в квартале были похожи как близнецы, и вначале, когда Джинива только-только переехала сюда, Бернадин пару раз нажимала чужой звонок и очень удивлялась, что ей открывает седоволосая белая женщина.

Джинива вышла на порог и встала, уперев руки в бока. Было довольно тепло, но на ней был новый сиреневый спортивный костюм. Очки, кажется, тоже новые. В свои шестьдесят четыре она выглядела лет на пятьдесят: на лице ни морщинки, не старила ее и совершенно седая голова, в прошлом году Бернадин убедила ее больше не выпрямлять и не красить волосы, и теперь они курчавились, как им и положено. Стрижку Джинива сделала короткую. На здоровье она никогда не жаловалась; следила за питанием, много ходила пешком и три раза в неделю посещала бассейн. Практически все время она жила на свежем воздухе, а кроме того, как радостно отметила про себя Бернадин, кто-то наконец научил мать пользоваться косметикой, и Джинива заметно похорошела. Бернадин искренне удивлялась, почему ее мама выглядит чуть ли не моложе, чем она сама. Вроде бы должно быть наоборот.