Хижина пастыря - Тим Уинтон

перед нами. В комнате очень жарко, а кожа у Ли прохладная, ее нога чуть касается моей, и мне хочется ее погладить. Взять Ли за руку. Даже сквозь запах мяса в духовке я ощущаю аромат Ли, аромат апельсиновой цедры, и он сводит меня с ума. Однако здесь же, в кресле-реклайнере, сидит Гондон, воняет ромом и чешет бороду. У меня нет сил терпеть. Нет сил притворяться, тупить перед теликом, как безмозглое животное; чувствовать то, что я чувствую, и ничего не говорить, ничего не делать. Я не просил этого дурацкого семейного Рождества! Не мечтал встречать его с ними, даже больную маму видеть не хотел в тот момент. Все, чего я желал, находилось рядом, а заполучить его я не мог. Это было невыносимо.

В общем, я смылся. Точнее, встал с дивана и двинул к двери. Тетя Мардж позвала – подожди, Джекси, милый, обед почти готов. Я не послушал, выскочил босиком на кусачую траву и прошмыгнул под бельевой веревкой в сарай. Меня окутала тень, но тут все пропахло Гондоном, я взбесился и запаниковал, будто зверь в ловушке, толкнул маленькую заднюю дверь и вывалился под жгучее солнце в змеистые сорняки.

Все, приплыли. Что дальше-то? Обуви нет. Бежать в поля я не могу, там колючая стерня. Защитные противопожарные полосы ощетинились якорцами. Железнодорожные пути капец какие горячие, ступни сразу расплавятся. У меня стояк – хоть ведро с водой вешай, выдержит. Ужасно, глупо, унизительно. И что делать? Мастурбировать? Или пилить это позорище ножом? Вот таким Ли меня и застала: рыдающим, немым и жутким. Я ощутил апельсиновый аромат, но посмотреть на нее не посмел. А ей было плевать. Она подошла ко мне со спины, нежно обняла, стала гладить по лицу, по ушам, целовать и тихонько шептать что-то, будто плачущего младенца успокаивать. Только я не успокаивался, рыдал беспомощно, подыхал от дикого стыда… Знаете, на самом деле в тот момент мне хотелось не в трусы к ней залезть, а рассказать все, что бурлило внутри и не выходило наружу. Мои губы шевелились, произносили имя Ли, а голос не звучал. Казалось, я сейчас вспыхну пламенем и умру.

Ли опустилась на колени в сухие сорняки. Я сперва подумал, она умоляет меня остыть – типа, хорош рыдать и пускать пузыри. Но Ли стянула с меня шорты. Волосы ее блестели. Необычные глаза смотрели вглубь меня, будто она понимала. Все происходило не так, как раньше. По-другому, печально, спокойно и по-доброму; мы словно и правда были наедине в комнате. Когда я кончил, Ли села, поджав под себя ноги, вытерла рот и широко, торжествующе улыбнулась. И я понял – я буду любить ее вечно; сделаю все, лишь бы удержать ее и спасти; не откажусь от Ли даже под пытками.

Ну и конечно же – бац! – Гондон оказался тут как тут, уже на взводе. Я увидел летящий кулак, но даже не попробовал увернуться.

Упал лицом в сорняки и успел подумать – земля пахнет Ли, и это правильно, это хорошо. Когда очухался, рядом никого не было.

И вот я в кухне. Стоит мертвая тишина. Все за столом, в идиотских бумажных шапках. Ждут и, похоже, не дышат. Еда на столе, мясо, овощи, подливка, напитки. Кругом гирлянды и мишура. Только никто не радуется. Они будто забыли, зачем собрались. Маленькие кузены выглядят испуганными и удивленными. Мама с тетей Мардж закрывают рукой рот; глаза у обеих огромные, как температурный циферблат на духовке. Кэп, ясное дело, не сидит. Опирается спиной о раковину, стоит в новой гавайской рубашке, сжимает бутылку домашнего пива. Отнимает бутылку ото рта, рыгает и смотрит на меня.

Ах ты грязная паскуда, говорит.

Я молчу. В голове еще звенит. Входит Ли, лицо у нее распаренное, влажное. Будто она была в ванной. Думала, что теперь делать. Тетя Мардж издает странный звук. Кажется, ее сейчас стошнит.

Гондон надвигается на меня, я поворачиваюсь бежать. А через секунду уже ползаю по битому стеклу и пиву. Он говорит. Рассказывает все. Не стесняясь малышей. Что мы сделали. Что он увидел. Надо понимать, рассказывает повторно, раз семья уже в курсе. Женщины кричат. Не из-за того, что Гондон вытворяет со мной. Нет, вашу мать, не из-за того.

Тетя Мардж кидается в другой конец кухни, хватает Ли за волосы. Дети убегают на улицу. Ли бросает на меня взгляд. Она в обрезанных шортах и футболке, которая спереди покрыта пятнами пота. Ноги босые. Но запомнил я глаза – глаза животного на скотобойне.

Больше мы с Ли ни разу не виделись. Ее даже на похороны не пустили.

Только я предпочитаю думать о Ли не так. Когда я вызываю ее из темноты, то усаживаю в большое мягкое кресло в комнате с занавесками. Ли укутана в полотенце, мокрые волосы зачесаны назад, будто она только из ванной. Комната – не какой-то там дешевый номерок в «Рейлуэе». Нет, это отель пять звезд. Толстый ковер. Повсюду еда и цветы, холодный цыпленок и пицца, бутылки с шампанским, подносы и столики. Ли сидит важная, как принцесса; грязные босые ноги закинуты на кровать размером с бассейн. Ли шевелит бровями, она часто смешит меня так, когда я пытаюсь выглядеть серьезным. Я чисто вымыт и красиво одет, по-взрослому, по-мужски. Мои карманы набиты деньгами. Но я не могу удержаться. Со смехом падаю. Лицом вниз, на кровать, на всю эту еду. Вместе с Ли.

II

Я проснулся от странных ощущений – в меня чем-то тыкали. Зверь? От неожиданности я вздрогнул и поцарапал голову о спутанные ветки кустарника.

Ну-с, заявил старик, глядя на меня и придерживая дебильную ковбойскую шляпу с загнутыми полями. С добрым утром, что ли.

Он выпрямился. Повертел в руках палку, выбросил.

Я не ответил, лишь моргнул. Не сразу сообразил. Потянулся к карабину. Старик с улыбкой приподнял плечо и показал висящий на нем «браунинг». Сдвинул ковбойскую шляпу на затылок.

Ну и ночка, правда?

Я открыл рот и издал звук – сухой, рвущийся. С таким треском сдирают шкуру с говядины.

Трудная ночка для нас обоих, продолжал старик.

У меня не было слюны для слов. Да и не знал я, что говорить.

Я думал, ты – мой Судный день. Признаюсь, думал. Поначалу. Затем я спросил себя – разве послали бы они ребенка? Конечно, послали бы!

Старик хохотнул, совсем невесело. Что он мелет? Я смотрел на него сквозь колючие ветки и видел высокое небо, похожее на яичницу. На меня обрушилось понимание. Что я наделал! Прошел огромное расстояние, прождал целую ночь. Господи, да я в настоящего боевика превратился, засаду устроил… А потом уснул. И позволил