На землях рассвета - Алексей Ефимов

Найко поежился. Узнать, что самый страшный враг человечества уже так близко, под одним солнцем с ним…

— Но почему нам не сообщают об этом?

— Найко, не глупи. Радости эти знания никому не принесли — а вред могут нанести огромный. Без какой-либо пользы. Любой умный человек и так поймет, почему к Джангру вдруг перестали летать…

Юноша обиженно прикусил губу. Об этом он и сам мог бы догадаться.

— Тогда почему эти сны начались так… внезапно?

Не глядя на него, Охэйо сбросил сандалии и сел за стол, уткнувшись лицом в руки. Сейчас Найко видел не принца, а просто парня, уставшего размышлять над вещами, которые ему не нравились.

— Наш мир уже меняется, Найко, — наконец сказал он, не поднимая головы. — Мы не знаем до конца ни намерений, ни возможностей Мроо. Да и вообще мало что знаем. Верим, что все бесконечные усилия, потраченные нами на то, чтобы выжить, дают нам гарантию вечного существования. А на самом деле они ничего не значат. Все может измениться в один миг — и человек исчезнет. Но для нас, умеющих видеть не одну Реальность, очень важно…

— Нас? Кто это «мы»?

Охэйо вскинул голову и посмотрел на него удивленно, словно проснувшись. А потом вдруг покраснел до ушей — он мучительно стеснялся своей слабости, этих вот слов.

— Глупо все получилось, — сказал он через минуту. — Я ведь не хотел тебе рассказывать. По крайней мере, не сейчас. Не сразу. Но если бы я промолчал, наша дружба погибла бы, разве нет? А ведь мы не можем просто вот так говорить об этом. И у меня нет друзей наполовину. Если ты хочешь быть с нами, думаю, мы имеем право ставить условия.

— Какие?

— Ты забудешь о своей прежней жизни. Останешься жить здесь. С нами. Можно вытерпеть, правда?

— А если у меня появится девушка?

— Здесь достаточно места. Один человек, два — никакой разницы. Мы с радостью примем ее.

— И все?

— А ты чего ждал? Клятвы на крови? Целования ноги на верность? Ну, если для тебя это так важно, я не против, — он вытянул пыльную босую ногу. — Вот тут, над пальцами.

Найко засмеялся. Он понимал, что это похоже на истерику, но ничего не мог с собой поделать.

— Ты сам не пробовал?

— Не-а. Я себе не доверяю.

— Это почему же?

— Хитрый шибко. Мне такие люди не нравятся.

Найко вновь хихикнул.

— Непросто, должно быть, быть принцем.

— Морока одна, — Охэйо встал, надевая сандалии. — Знаешь, я совсем забыл, что ты — мой гость и мой долг — тебя обихаживать. Ты не хочешь посмотреть, как… ну, как я живу? Мне так давно не удавалось похвастаться…

— А Мроо?

Аннит яростно встряхнул волосами.

— К черту их. Пока живется, мы должны жить и не давать этим тварям испортить себе настроение. И потом, неужели ты надеешься жить вечно?..

Охэйо едва ли не светился, показывая ему свои владения: парк, где они играли малышами, был только задним их двором. Фасад Малау выходил на Нижний Гитоград, и вид оттуда открывался потрясающий: Найко видел едва ли не весь город, распластанный в утренней дымке.

Перед Малау раскинулась просторная, мощеная гранитом площадь — лишь с нее он увидел, насколько обширно ее здание. В, официально, культурном центре Империи жило человек двести — а с учетом филиалов число подчиненных Охэйо доходило до тысячи.

Несмотря на ранний час, парадные ворота Малау были широко открыты. В них тонкой, но упорной струйкой текли посетители, к удивлению Найко, почти сплошь молодежь гитов. Это было связано, скорее, с личностью принца, чем с достоинствами представляемой им страны, и юноша начал понимать, как ему повезло оказаться в друзьях столь популярной персоны. Счет сторонников Охэйо шел на сотни тысяч — но для восемнадцатимиллионного Гитограда, достигавшего девяноста миль в длину, это было все равно очень мало. Не все они добирались сюда пешком. Прямо сквозь здание проходила эстакада монорельсовой дороги и Найко понял также, каким он был идиотом: он мог приехать сюда прямо с вокзала.

Он как-то вдруг заметил, что Вайми тоже бродит тут, с ними: не совсем рядом, но и не в стороне. Он был… просто лучшим другом Аннита — а также его старшим помощником и главным телохранителем. Второе, как обычно, следствие первого.

Этот день оказался самым счастливым в жизни Найко: после экскурсии последовало представление друзьям принца — и его подругам, после чего собственно друзей он не запомнил. Охэйо был в Гитограде кем-то вроде наместника или посла — кем именно, юноша так и не понял, но вокруг него крутилась масса людей. Запас его энергии казался неистощимым — Охэйо без труда загнал бы лошадь, мчась с ней наперегонки, а уставал он, наверное, лишь от себя. Найко выдохся гораздо раньше, но это не разбило его радости: среди прочего, в Малау обнаружилась библиотека с массой книг, которые он давно мечтал прочитать.

Увлекшись, юноша не заметил, как пришла ночь. Выбравшись, наконец, из библиотеки, он с удивлением обнаружил, что все остальные уже давно легли спать.

Голова гудела от избытка впечатлений. Найко решил пойти на крышу, чтобы проветриться, но пара ведущих туда дверей оказалась заперта. Он заплутал по коридорам и в конце концов попал в небольшой сад на западном уступе здания. Там было темно и страшновато — темные силовые экраны отсекали свет города, а далекий и узкий серп внешней луны даже не отбрасывал теней. Редкие звезды, белые, как маргаритки, лишь подчеркивали глубокую черноту неба. Врезанные в перекрытие квадратные проекционные матрицы струили ничего не освещающий, таинственный, темно-фиолетовый свет, ветер шумел, то налетая волнами, то отступая, шелестела высокая трава, метались диковатые кусты и тяжелые цветы клонились на упругих стеблях. Все было темное, туманное. Влажное.

Он не сразу заметил человека, стоявшего у угла крыши, — а заметив, не сразу узнал его: Охэйо был в своем официальном, черном с серебром, одеянии, сливавшемся с темнотой. Его лица Найко не видел. Аннит, казалось, тоже не замечал его, но, когда он подошел — вроде бы, совершенно бесшумно — сказал, не оборачиваясь:

— Я вижу, ты тоже ночная душа, Найко? Для меня ночь — самое любимое время.

— Почему? — Найко сел на край силовой матрицы, шагах в десяти от него.

Охэйо тихо рассмеялся и поднял левую ладонь, призрачно белевшую в темноте, словно у привидения.

— Лет в десять я пугал так девчонок — скидывал всю одежонку, а потом выскакивал из кустов, когда они шли спать. Сколько было визгу… А сейчас я хочу быть смуглым — очень смуглым — и черноглазым.

— Зачем?

— Чтобы меня в темноте видно не было, зачем же еще? Я не люблю, когда люди на меня смотрят. Замолкают, когда я вхожу в комнату, смущаются, когда я к ним обращаюсь. А мне становится неловко, — знаешь, как во сне, когда выходишь к публике забыв одеться.