Фантомас и пустой гроб - Марсель Аллен

Он был пробужден появлением лакея, который доложил ему о посетителе.

— Никаких посетителей! — сердито буркнул хирург.

— Это какой-то важный сановник, — смущенно пробормотал лакей, — он назвался председателем суда…

— Ну ладно, пусть войдет…

Через несколько секунд перед Дропом предстал Себастьян Перрон.

— Вы меня не узнаете? — осведомился он.

— Нет, почему же, — проворчал доктор, с трудом стряхивая с себя остатки сна. — Вы судья, перед которым…

— Сударь, — прервал его посетитель, — я пришел к вам не в качестве председателя суда… Знаете ли вы, кто я?

— Я вас не понимаю, сударь…

— Неважно!.. Я хочу знать, как чувствует себя Амели Тавернье… Я знаю, что она тяжело ранена и находится в вашей клинике. Я хочу видеть ее!

— Позвольте! По какому праву вы разговариваете со мной в таком тоне и добиваетесь свидания с моей женой?

— По самому святому и непреложному праву — по праву отца, который хочет видеть мать своего ребенка! Я был любовником мадемуазель Амели Тавернье…

Поль Дроп не дал ему закончить и вскочил, потрясая кулаками, с пеной бешенства на губах. Но и Себастьян Перрон был готов к этому взрыву: он тоже сжал кулаки и сделал шаг вперед. Так стояли они лицом к лицу, испепеляя друг друга ненавидящим взором, когда дверь вдруг отворилась и в комнате появилось третье лицо. Увидев его, оба противника издали возглас изумления.

— Вы?.. Здесь?.. — пробормотал доктор Дроп.

— Да, господа, это я, — невозмутимо ответил вновь вошедший, который был не кем иным, как комиссаром. Жювом.

Полицейский сделал вид, что не заметил воинственных поз обоих мужчин, и обратился к доктору:

— Сударь, я позволил себе столь бесцеремонно ворваться в ваш кабинет лишь потому, что только что был в клинике и мадемуазель Даниэль просила передать вам, что ваше появление там необходимо: состояние мадам Дроп внушает сильные опасения и требует немедленного медицинского вмешательства…

Но тут, прерывая Жюва, в разговор вмешался Себастьян Перрон:

— Господин комиссар! — громко вскричал судья. — Я пользуюсь вашим присутствием для того, чтобы уличить Поля Дропа в низком и противозаконном поступке — в том, что он похитил и держит под замком ребенка, рожденного от меня Амели Тавернье! Я обвиняю его также в том, что он пытался гнусным образом меня шантажировать! Я обвиняю…

— Сударь, я приказываю вам замолчать!

Эти слова были сказаны Жювом так повелительно, что судья вынужден был подчиниться и прервать на полуслове свою обвинительную речь. Поль Дроп между тем повернулся и, двигаясь как автомат, покинул кабинет. События, одно невероятнее, другого, обрушивались на его голову, и ему начинало казаться, что он живет не наяву, а в каком-то дурном сне.

— Господин Перрон, — продолжал Жюв, оставшись наедине с сановником, — вы слишком торопитесь с выводами. Прежде всего, я хочу вас успокоить: положение мадам Дроп хоть и серьезно, но не настолько, чтобы опасаться за ее жизнь… Что касается вашего сына, то я напал на верный след и смогу сообщить вам нечто существенное скорее, чем вы даже предполагаете… А сейчас послушайтесь меня и уходите отсюда. И ждите вестей от меня.

— Ах, Жюв, Жюв… — бормотал Себастьян Перрон, чей гнев внезапно сменился депрессией. — Если бы вы знали, как я страдаю! Я страдаю и за Амели, которую люблю, и за сына, которого бесчеловечно похитили… Помогите мне, Жюв, и я буду испытывать к вам вечную благодарность!

Судья так ослабел, что Жюву пришлось взять его под руку и осторожно вывести из кабинета…

Какой-то человек с бесконечными предосторожностями поднимался по винтовой лестнице, находившейся в глубине квартиры Поля Дропа. Остановившись пород запертой потайной дверью, этот человек добрые пятнадцать минут пытался ее открыть. Наконец дверь поддалась его усилиям, и комиссар Жюв — а это был именно он — вступил на верхний этаж, куда он уже однажды, не далее как прошлой ночью, проникал, следуя по пятам за доктором Дропом.

Полицейский оказался в небольшом помещении, куда выходило несколько дверей. Он прислушался. За одной из дверей раздавался тоненький голосок, напевавший детскую песенку, У Жюва уже не оставалось сомнений: именно за этой дверью Поль Дроп прятал похищенного ребенка. Надо было действовать осторожно, ибо там же могла находиться и охрана… Бесшумно подкравшись к двери, Жюв резким движением распахнул ее и одним прыжком, оказался в комнате.

Его внезапное появление было встречено двумя испуганными криками, и полицейский увидел двух женщин, сидевших друг против друга. В растерянности они уставились на него, в то время как Жюв, со своей стороны, рассматривал их с не меньшим удивлением. Одна из них была ему знакома: старая Фелисите. Другая женщина была молода, с густыми черными волосами и нежным, почти ангельским лицом.

Жюв немедленно обследовал комнату, заглянув во все углы, шкафы и под диван.

— Где же ребенок? — вскричал он.

— Какой ребенок? — в свою очередь спросила Фелисите.

— Ладно, не валяйте дурака! Куда вы дели ребенка? — настаивал комиссар. Но тут же замолчал и застыл, как громом пораженный.

Если Фелисите смотрела на Жюва как на привидение, вышедшее из стены, то молодая женщина тут же словно забыла о нем. Усевшись перед зеркалом, она стала разглаживать щеткой свои волнистые черные полосы и запела тем самым тоненьким, чистым голоском, который раньше слышал Жюв: «Мы в лесочек не пойдем…» Именно этот голос, принадлежавший молодой женщине, комиссар принимал за голос маленького Юбера.

Он подошел к ней и попытался заговорить, но не получил никакого ответа. Тогда старая Фелисите отвела его в сторону и прошептала ему на ухо:

— Не обращайте внимания, месье… Дельфина не в себе. Она сумасшедшая…

И тут Жюва осенило. У него как будто открылись глаза. Он вдруг понял, почему черты лица молодой женщины показались ему знакомыми.

— Дельфина Фаржо! — прошептал он.

И трагическая история Дельфины Фаржо разом возникла в его памяти, — история, сопряженная с драматическими, кровавыми событиями, с преступлениями и убийствами, некогда совершенными Гением злодейства, ужасным Фантомасом!

Несколько лет тому назад Дельфина Фаржо, происходившая из мелкобуржуазной провинциальной семьи, оставила мужа и семейный очаг, чтобы последовать за испанским инфантом, в которого влюбилась без памяти. Втянутая помимо своей воли в таинственные и страшные события, она увидела, как под ударами Фантомаса пали ее муж и отец. Несчастная, всеми покинутая, она оказалась в Париже, где стала вести странное, призрачное существование, зарабатывая себе на жизнь в похоронной компании, торгуя гробами и прочими кладбищенскими принадлежностями. Но неумолимая судьба снова свела ее с Фантомасом, заставила стать невольной свидетельницей его зловещих интриг. Пылая злобой, Мастер пыточных дел решил похоронить ее заживо в одном из склепов Монмартрского кладбища. И только вмешательство Жюва спасло Дельфину от мучительной смерти.[4]

Все эти ужасные события не прошли для нее даром. Пережив минуты сверхчеловеческого страха в наглухо замурованном могильном склепе, она потеряла сознание, а когда, спасенная, пришла в себя, оказалось, что разум покинул ее. Жюв спас ее от Фантомаса, но спасти от безумия было не в его силах. Единственное, что он мог сделать, это поместить ее в комфортабельную лечебницу и поручать заботам опытных врачей и сестер. Что произошло с ней потом? Как она оказалась в квартире профессора Дропа? Этого Жюв не знал… Он смотрел на бедную помешанную с состраданием и жалостью, но при этом не мог не заметить, насколько она была мила, свежа и привлекательна. Безумие не обезобразило Дельфину: потеряв память, она стала походить на тихого и кроткого ребенка.

Жюв смотрел, как она причесывается, ласково улыбаясь своему отражению в зеркале. При этом она без конца повторяла свой припев:

Мы в лесочек не пойдем,Сперва дождик переждем…

Потом она взяла с дивана большую куклу и стала ее ласково укачивать, лепеча что-то милое и нечленораздельное. Вдруг она обратилась к Жюву, по-детски коверкая слова:

— Плавда, моя кукла очень класивая? Она сегодня одела голубое платье, а когда пойдем на плогулку, я ей надену лозовое!

Как ни был привычен Жюв к человеческим страданиям, он чувствовал себя глубоко взволнованным, «Как хрупок человек! — думал он про себя. — Сломать его легче, чем куклу. Всего, один удар, одна психическая травма — и вот что остается от его хваленого разума!»

— Профессор Дроп посвящает ей много времени? — спросил он у Фелисите.

— Очень много! Но об этом никто не должен знать… — И вдруг, словно опомнившись, она спросила: — Сами-то вы, господин Жюв, как здесь оказались? Господин профессор запрещает сюда входить всем, кроме меня. Дельфину никто не должен видеть. Он говорит, что это необходимо для ее излечения…