Начало нас - Лайла Джеймс

раздражает, когда она что-то решает. Забудьте тот факт, что я намного выше и крупнее ее, и ей никогда не удастся вытащить меня из машины. Но зная ее, она будет стараться, пока не выдернет мои руки из суставов.

Она заходит в маленькую уютную кофейню, а я иду сразу за ней. Оказавшись внутри, я вижу, как все на секунду останавливаются, чтобы посмотреть на меня. Люди всегда делают это в моем присутствии. За последние четыре месяца я вырос еще на два дюйма, и теперь мой рост составляет шесть футов четыре дюйма. После боя в боксе я также нарастил больше мышц. Я большой, поэтому людям нравится пялиться. Они, вероятно, думают, что «Он, должно быть, спортсмен. Определенно баскетболист или футболист».

Но это всего лишь обыденная вещь.

Они смотрят минуту, а затем возвращаются к своим делам.

Диана хватает меня за локоть и подталкивает к столику в дальнем углу кофейни. Мы останавливаемся перед пожилой афроамериканской парой, сидящей рядом. Мужчина одет в черный костюм и имеет мрачное выражение лица. Обручальные кольца на их пальцах говорят мне, что они женаты. Он обнимает женщину за спинку стула, как будто это самый естественный поступок. Но воздух, который его окружает, — полон уверенности и самоуверенности.

И я сразу узнаю. Он из тех людей, которые никогда не сжимаются.

— Диана, — приветствует он глубоким и скрипучим голосом. Его взгляд скользит по мне, и он кивает. — Привет, Грейсон. Присаживайся.

Откуда он знает мое имя?

И какого черта я здесь, чтобы познакомиться с этой парой?

Диана практически тащит меня сесть, и я сажусь в кресло напротив пары. Внезапно я слишком сильно осознаю дыру в своей белой рубашке и выцветших спортивных штанах.

Женщина, которая не переставала смотреть на меня, улыбается, когда я сажусь. В ее выражении лица есть что-то доброе, как будто она старается быть осторожной, чтобы не спугнуть меня.

— Почему бы тебе не представиться Грейсону? — Диана откашливается, скрещивая руки на столе. — Мы можем начать с этого.

Мужчина снова кивает, затем убирает руку со спинки стула жены и наклоняется вперед. 

— Я Бенджамин Хейл, но широко известен как судья Хейл. Помощник судьи Верховного суда.

Мой рот открывается, и я просто смотрю на него в ужасе.

Почему я сижу напротив судьи? Но подождите, не просто судьи. Но кто-то из проклятого Верховного суда. Моя челюсть сжимается, и я прочищаю горло. Если Бенджамин Хейл и заметит мое ошеломляющее потрясение, то не указывает на это. Вместо этого он указывает на женщину, сидящую рядом с ним. 

— А это моя жена.

— Я доктор Навея Хейл, заведующий отделением нейрохирургии в больнице Соломон.

Каким-то образом я попал в сумеречную зону, и абсолютно ничего не имеет смысла.

— Я не понимаю, — бормочу я, зарываясь пальцем в дырку на рубашке. — Я имею в виду, почему я здесь?

Судья Хейл подталкивает ко мне толстую папку, лежащую перед ним. 

— Давай, — призывает он. — Ты сможешь пройти через это и, может быть, поймешь, почему. 

Я делаю именно это, потому что он придает мне серьезную атмосферу. Не буду врать, но у меня буквально трясутся кости, когда я открываю папку. Первое, что я вижу, это фотография моей матери.

Во всяком случае, ее младшая версия.

Мое сердце колотится в груди, и кажется, что мои легкие вот-вот рухнут в стенах грудной клетки. Просматривая папку, я обнаруживаю еще больше ее фотографий. Все они моложе, счастливее… более здоровая версия моей матери.

Я знаю, что это она. Лицо, улыбка… густые, пушистые волосы, так похожие на волосы Ноами. Я знаю, что это она, но эту женщину я едва узнаю.

Это не моя мать.

Женщина, которую я помню, — пьяница, наркоманка, которая никогда не смеялась и ненавидела своих детей.

Женщина, которая умерла в одиночестве, ожидая мужчину, которого любила, — бессердечная, покинутая, бессердечная и лишенная любви женщина. Кто-то дешевая.

Я помню эту мать, а не ту, что на фотографиях. Та, в дорогой одежде, на фоне большого дома и ярких машин. Она самозванка.

— Продолжаем, — мягко уговаривает доктор Навея. — Мы знаем, что все это очень запутанно, но все станет понятно, как только ты увидишь остальное, и мы с радостью ответим на любые твои вопросы.

На следующем полароидном снимке, который я нашел, изображена моя мать, держащая ребенка. 

— Это я, — недоверчиво шепчу я себе под нос. Я узнаю себя младенцем, потому что мама раньше показывала мне фотографию. Обо мне, когда мне едва исполнился год.

В папке я нахожу еще больше своих фотографий. В детстве, малышом, а потом немного старше. Каждая фотография выглядит так, как будто ее хранили с особой тщательностью, без единой морщинки и в сохранности.

Последняя в папке — моя, на мой шестой день рождения, но после этого фотографий больше нет. Остальная часть папки пуста.

Я сглатываю комок в горле и смотрю на лица Бенджамина и Навеи Хейл. 

— Что все это значит? Я не понимаю. Кто вы для меня? Откуда у вас эти фотографии? Какие у вас отношения с моей матерью?

— Хэдли, твоя мать, — была моей младшей сестрой. Единственная сестра, которая у меня была. Это делает меня твоим дядей, а Навею — твоей тетей, — говорит он совершенно спокойно. Как будто он только что не перевернул всю мою жизнь.

Мир вращается и наклоняется вокруг своей оси, прежде чем выровняется. Холодный пот выступил у меня на шее, и я тупо смотрю на них.

— Мы твоя семья, — тихо добавляет Навея с нерешительной ноткой в голосе.

Нет, Наоми — единственная семья, которая у меня есть. Единственная семья, которая имеет значение.

— Это не может быть правдой. Если моя м-мама — твоя сестра, тогда к-как… — Я делаю паузу, когда начинаю заикаться в замешательстве, нервно облизывая губы. — Все это не имеет смысла. Моя мать никогда не упоминала никого из вас, и если вы те, за кого себя выдаете… тогда где вы были все это время?

Диана откашливается и поднимается на ноги. 

— Как насчет того, чтобы я принесла нам кофе, пока вы, ребята, говорите об этом? Хотите что-нибудь, мистер и миссис Хейл?

Миссис Хейл робко улыбается.

 — Мне, пожалуйста, карамельный латте.

— Мне ничего. — Ее муж хмурится.

— Я тоже ничего не хочу.

Диана издает легкий тревожный смешок и уходит, оставив меня наедине с этой парой, которые, вполне возможно, являются мошенниками. Я не могу позволить себе поверить ни единому слову, которое они говорят.

Безжалостный взгляд Бенджамина действует мне на нервы, и мои кулаки сжимаются на коленях. 

— Хэдли была блестящей молодой женщиной, — начинает он, его голос спокоен, но я замечаю подергивание под его левым глазом. Как будто разговоры о моей матери причиняют ему какую-то боль. — Она была одной из лучших учениц Академии Беркшир, и ее ждало блестящее будущее. Ее приняли в Гарвард на факультет