Сказки детского Леса - StEll Ir

- Это же как? Чего? – аж избушка обиделся. – Почему «не воротимся»? Утром как водится всех попру! Ишь, «не воротимся»!

-Ты охолонь, охолонь, охолонь! – сказал тогда вежливо ему царь. – Я сам пойду, отряд будет ночевать пока рядышком.

-Рядышком-прирядышком! – озорно обрадовалась насторожившаяся было потетень. И посоветовала в на ночь глядя – набери в рот воды, набери в рот воды.

Бывает же такое, подумал ещё царь, обернувшись с порожка на своё тихомирящееся всё вокруг уже войско. Тихо-тихо поскрипела притворяясь за ним потом дверь, да так и показалась, если ей вслед поглядеть, непритворённой немного совсем.

Шёл себе просто, шёл и шёл. Только как-то очень. Очень глубоко шёл. Это видно сразу так, темно и глубоко. Стены сырые, тяжёлые, каменные и рядом, рядом, рядом всё. В тесноте да не в обиде и очень рядом где-то тихо чувствовалась самая настоящая смерть. Хоть и стены не сдвигались вместе, как тогда в замке. А только легче от этого не становилось, давили они – стены сырого невидимого в темноте камня. Глубинно и настойчиво. И, наверное, не хватало воздуха. Так можно потерять что-то, подумал он. Кажется сознание. Но ничего, пока шёл.

Они раскалялись потом, стены, после того уже как раз как он чуть не захлебнулся в тоннеле-коридоре заполненном вязкой водой-тиной. Нагревались недобро, совсем горячо. Наверное, у них был жар. Камни не были больше сырыми, а светились огнём изнутри, становилось светлее и всё это жгло, нестерпимо совершенно, жгло. Он не совсем помнил уже как он шёл, а потом тоннель открылся и он вышел. На арену.

Не боись никого, никого, никого, сегодня впервые и возможно единственный раз на арене. Юмор в коротких штанишках, живое распятие. Человек, который согласился быть богом.

А он забился в дальний угол и напоследок молил. Молил если возможно пронести мимо чашу сию него. Они добрые были там, они не настаивали, ничего, ничего, всё хорошо, наш малыш. И пронесли. Мимо. И вроде как никому. Во всяком случае, больно никому сразу не стало.

А он почувствовал глубоко в себя нутри где-то, что это ведь совсем не надо ведь как. Затянуло, как глубокую смертельную рану, но отпустило, конечно, потом. Облегчение и всё такое. Крест разобрали. Зрителей успокоили. Всё по кубикам, всё в мозаику. Всё в тишину.

А они потом показали ему. Кино. Нет, нет - ничего страшного. Просто. Кино. В непривычно пустом кинотеатре, с его присутствием и их пояснениями.

Смотри, малыш, это называется концлагерь. В нём убивают людей. А это люди. Люди боятся людей. И на всякий случай умеют убивать друг друга и своих детей. Видишь кучка больших и маленьких косточек. А вот кучка только маленьких косточек. Вот.

Больше ничего не было, а больше и не надо было ничего. Он только ползал зачем-то потом на коленях и просил, просил, просил. Вернуть. Ему его. Чашу. А они улыбались тихо, только как-то печально совсем и говорили что зачем на коленях, что будет и так хорошо…

Когда вернулся царь, было утро. Утро как утро, как всегда не отличавшееся светом от дня и почти что от вечера. Серый, пронизывающий всё, морозный уже, воздух и звенящий прозрачный свет.

Избушка потаптывался, начинались шорохи и озорничали серьёзныши. Да что-то спрашивала и спрашивала потетень. А он услышал только, когда сказала «Ну вот как выходит. Выходит всё-таки набрал в рот воды».

- Набрал, - согласился с ней тихо царь и забыл удивляться тому, что на руках не осталось следов от креста. Оглянулся на избушку. Избушка просто стоял. Потаптывался, да то ли подслеповато, то ли растерянно, помаргивал глазами. Это пора было идти. «Ну как там? Как там - внутри?», всё спрашивала потетень, а он и сказал то только:

- Пора идти…

Ну пора, так пора. Они и пошли. Семи пядей во лбу – войско. Не долго, не коротко, не темно, не темно, не темно. Долго идти – на каждый шорох не оборачиваться. И у них вновь настал вечер. «Смотри, смотри, смотри, - зашептала на ухо царю потетень. – Гляди-ка, а избушка ведь здесь». И всё бы оно ничего только отчего-то царь застонал. «Вот тебе и гляди – увязался выходит с нами избушка – вот потеха то! Только зачем-то царь тебе надо стонать? Придумаешь тоже… Не скажи… Стонать…». Стоит себе избушка, только не на полянке уже, а как раз – возле овражка. Ну, здесь стало быть и ночевать…

Так и повелось с тех пор, как идти, так отряд и – никого, а к вечеру избушка обязательно приходил. Стоит, глазами хлопает – ну что с него взять? Выходит так дальше и шли. Шли. Пока не пришли. Ага, как раз. В замок. Вновь.

А кто сказал, что оно легко – ходить себе в гости? Вот и пришли. Избушку вот привели с собой. Встречай, ночной друг. Может быть, может быть… Может быть всё оно не так, но ничего, а вдруг получится – выживем.

Ёжики ёжиками, а ночной товарищ вышел и встретил их. Что ж тут поделаешь, хоть и ни с чем пришли. Ему всё равно – он добрый. Он, ночной друг, их всех повстречал. Говорит: «Здравствуйте!». И потом про всё рассказал. Про камушки, недавно выстеленные у порожка, про доктора Айболита, про не улетевших в жаркие страны птиц и про не улетевших вслед за ними стаи облаков. Про то, как в замке теперь нет никого – одни привидения. И они вздыхают. Зато есть доктор, добрый доктор Айболит, он раньше когда-то очень давно сидел под деревом и пришил зайчонку лапку ещё, а теперь он вот. Он умер в самый разгар эпидемии чёрной чумы, а может не в самый разгар, а когда уже все выздоравливали и даже как-то неудобно было умирать. А теперь он успокаивал привидения, и они стонали не так. И вот, кто они жили в замке. А вы, почему вернулись с полдороги? Для чего не узнали какие они есть – дальние страны? – спросил ночной друг. Да сам же себе и ответил: – Значит вышло так. Может вас задержали ёжики? Ёжики, что за речкой? Или может быть злые собаки вас уже разорвали во мраке? Или просто неровен час? «Ничего, ничего, ничего – успокоил товарища царь – Не было ёжиков, не было злых собак и часов теперь тоже совсем нет. Мы целые пришли и то ладно. А в гости мы… сейчас… пойдём…». – Э, нет, э, нет, э, нет, – не согласился ни за что ночной друг, - Никаких «сейчас»! Надо спокойно пожить. Хоть до рассвета. Хоть до второго. Хоть до третьего.

И они тогда стали спокойно жить. Никто в гости не идёт. Всем жизнь одинакова. Всем хорошо. Один день жили – радовались. На второй стали хандрить, да чуфыриться. На третий совсем собрались. Окончательно и бесповоротно – в гости. Отважное войско непобедимого генерала.

Неявисьсюда объявили «Ходить, так ходить!», все и тронулись.

И правильно сделали. Потому что отошли только, а там избушка стоит – обыкновенная тёплая и в окошке свет – хорошо. Шорохи завелись, завелись, завелись, по крыше, по ставням, по окошку: кто-кто в теремочке живёт?

- Глупые, тише! – сказал им тогда царь. – Смотрите, там же совсем уже зима.

Враз стихли. Припали, кто носами, кто чем мог, к окошку, к трубе, к товарищу: чтобы лучше слыхать. Как это там – зима? Интересный был домик, таких не бывает. Внутри тепло, сразу видно тепло – а зима... Сугробы же лежат и немного даже, кажется, вьюга – зима... Здесь в лесу, главное, ещё не зима, а в домике вот... Зима... Двое серьёзнышей чуть носы об окошко не поплющили, а третий чуть не свалился в трубу, за самый окаёмок ухватила его потетень, когда на половину уж чуть не ушёл. А шорохи волновались так добросовестно, что разбудился и пришёл за ними ночной друг. Потому что они совсем рядом ещё от замка ушли. Ночной друг сказал: «Вот я вам тут молока в дорогу собрал… И пряников… Вы возвращайтесь всё-таки поскорей, а то нам тут печально без вас…».

- Не печалься, старый товарищ, - сказал ему царь, - мы скоро вернёмся.

Эх, ёлкино царство. Ёлкино царство, да кукушкина жизнь, подумал ещё. А ничего оно ведь не поделаешь. Ничего не поделаешь – надо. Идти. Ведь и домик же уже ушёл и друг ночной ушёл тоже, а мы тут всё носами, кто во что горазд отираемся. Пора. Ага. Строиться.

Это молодец. Ловко придумал. Как раз. Ага. «Строиться!». Как раз собрались наилучшие!... Построители... Ага. Потетень только чихнула смешно, да шорохи по очереди взглянули насторожено по сторонам. И – «Чего строится?» – не понял совсем непонятно кто. Что и говорить – слаженная намечалась организация на период боевых действий.

«Ну ладно, маленькие мои. Просто – пошли», это сказал он, царь или не царь, и они пошли. Как положено. В гости. Им в гости не привыкать уже было ходить. Вот, спокойные, взяли и пошли. Потетень на случай всякий ушла в авангард, это значит немного вперёд, там между деревьев, чтобы смотреть на всякий случай впереди что ещё. Серьёзныши все, как положено, при нём, при царе, как сама малышня. И непонятно кто тоже при них. А шорохи всё по ближним и не совсем кустам, да по веткам звонких деревьев. И в аккурат слажено позади всех были неявисьсюда. Так что ещё и всё вышло-то хорошо. Ишь ты – ещё подумал – построились. Вот так. И пошли.

А лес всё тот же был, звонкий до хруста, прозрачный до радости. И иногда, как время выдавалось, местами уже немного морозило. Ёжиков. Ёжиков вот в лесу не было по-прежнему. Но это сильно никого не беспокоило. И совсем даже не беспокоило никого. Только потетень переживала, но тоже слегка. Вот.