Худяков - Эмилия Виленская Самойловна

О чем шел между ними разговор, можно только догадываться по дальнейшим событиям и замыслам. Худяков утверждал на допросах, что приехал в Москву по делам издания своих книжек. Однако все они печатались в Петербурге. Говорил он и о том, что на этой встрече обсуждался вопрос об издании журнала «с социальным направлением» и что из этого ничего не вышло. Возможно, что и был такой замысел. Но не в нем была суть встречи Худякова с Ишутиным. Речь шла об объединении сил петербургского и московского подполья, и теперь уже не столько в целях пропагандистски просветительской деятельности (которая отнюдь не снималась с повестки дня), сколько для укрепления заговора.

Вскоре после возвращения Худякова в Петербург стало известно, что по делу Н. А. Серно-Соловьевича, три года томившегося в Петропавловской крепости, вынесен приговор и его вот-вот отправят в Сибирь через Москву. Худяков тут же направляет к Ишутину А. Никольского для организации побега Серно-Соловьевича из пересыльной тюрьмы, подобного побегу Я. Домбровского, и, конечно, при содействии польского подполья в Москве. Однако этот замысел, для осуществления которого кое-что предпринималось, был заранее обречен на неудачу. Петербургские власти дали в Москву строжайшее предписание — к Серно-Соловьевичу никого не допускать и побыстрей отправить его дальше.

В июле в Петербург приехал Ишутин якобы по делам устройства чугуноплавильного завода в Калужской губернии. Но не это было главным: он привез деньги для поездки Худякова в Женеву, вопрос о которой, очевидно, был решен во время их первой, московской, встречи. Целью поездки было установить связи с русской политической эмиграцией. В Женеве в это время, кроме Герцена и Огарева, находились Н. И. Утин, М. К. Элпидин, А. А. Серно-Соловьевич и некоторые другие.

7 августа 1865 года Худяков вместе с женой отправился за границу якобы для лечения.

Из следственного дела известно, что еще до отъезда Худякова и во время пребывания в Петербурге Ишути-на у Елисеева и с его участием обсуждался вопрос об устройстве побега Н. Г. Чернышевского из сибирской каторжной тюрьмы. Средства для осуществления этого замысла частично давал Елисеев, в основном же ишутинцы. Принять участие в сибирской экспедиции вызвался находившийся в это время в Петербурге А. К. Маликов, затем к нему решили присоединиться его сестра — Е. К. Оболенская и ее муж, упоминавшийся Л. Е. Оболенский. Этот замысел, обсужденный Ишутиным и его товарищами уже по возвращении в Москву, был принят с энтузиазмом. Предполагалось, освободив Чернышевского, переправить его за рубеж для издания социалистического журнала, который бы осуществлял идейное руководство движением. Необходимость разработки теоретических вопросов ощущалась в это время особенно остро. Сибирскую экспедицию должен был возглавить Н. П. Странден. Кроме того, намечалось отправить с ними полукрестьянина-полурабочего мальцевского завода в Калужской губернии Я. И. Дарочкина.

Роль и участие Худякова в этой экспедиции была весьма важной. Он снабдил Страндена письмами к своим друзьям-сибирякам и ссыльным полякам, просил их помочь побегу и ориентировать Страндена в незнакомой обстановке. Худяков достал Страндену подложный документ и передал ему письмо от петербургских представителей польского подполья к ссыльным полякам в Сибирь. Все это было обнаружено среди бумаг, изъятых у ишутинцев после ареста. Хотя подавляющее большинство компрометирующих бумаг (в том числе и программноуставных) ишутинцы уничтожили после покушения 4 апреля, документы, необходимые для поездки Страндена, остались в шкатулке, спрятанной на чердаке их квартирной хозяйкой Н. Балгужниковой. Странден должен был выехать вскоре после покушения. Но поездка сорвалась — он был арестован.

Среди писем, переданных Худяковым Страндену, было одно написанное по-русски и неизвестно кому адресованное, за подписью «Иван Петров». Первые же его строки: «Любезный братец! После вчера одержал я, милый мой, твое письмо с большим нетерпением…», указывали на то, что подпись ложная и что автор письма поляк, не владеющий свободно русской речью. Письмо поэтому было в следственной комиссии проявлено, и тогда обнаружился совершенно другой текст, написанный по-польски. Датировано письмо было 27 января 1866 года. Внизу стояла подпись «Станислав»{143}.

Кроме того, в шкатулке вместе с письмами хранилась записка с рядом имен, преимущественно ссыльных поляков, и указанием города, где кто из них находится. Видимо, письмо это должно было быть передано одному из поименованных в записке лиц.

Имя «Станислав» встречается в одном из донесений шпиона Трофимова. Он приводит следующие слова Худякова: «Меня при предварительном следствии спросили: «А вы были у Маевского с паном Станиславом?» Думаю, откуда это они узнали… и чуть было не сознался, а после оказалось, что они меня ловили»{144}.

Эти два факта указывают на связи Худякова с польским подпольем, оставшиеся нераскрытыми благодаря стойкости Худякова и П. П. Маевского — руководителя московского польского подполья, также привлекавшегося по делу Каракозова. Лишь позже, когда осужденный уже Худяков приближался к месту своей ссылки, появились — некоторые новые сведения о его близости к польским революционерам. В это время в Томске шли допросы участника польского подпольного движения Г. Вашкевича. Показания его чрезвычайно путаны и темны, они требуют самого осторожного подхода. Но в них мы снова встречаем рядом имена «Станислава» и Худякова.

Г. Вашкевич, приговоренный к пожизненной каторге, в 1865 году бежал с пути из Сибири вместе с двумя другими польскими революционерами. Летом того же года он находился уже в Петербурге. Здесь, по его словам, существовало тайное общество, состоявшее из поляков и русских. Одним из его руководителей и был некий пан или барон Станислав. Подлинное его имя так и осталось нераскрытым.

Вашкевич рассказал и о своем знакомстве с Худяковым. Их познакомил участник тайного общества Ромуальд Загорский, которому тут же при встрече Худяков передал письмо для «Барона». На встречу с Загорским и Вашкевичем Худяков пришел не один. С ним вместе был человек «лет 24 или 25, роста высокого, брюнет, телосложения хорошего, имел эспаньолку и усы, носил очки» и приехал «из Москвы к Барону с каким-то поручением от тамошней организации»{145}. По описаниям, это явно не Ишутин, но кто-то либо из его кружка, либо из польского подполья в Москве.

По словам Вашкевича, при первой же встрече с Худяковым тот расспрашивал его о сибирской организации поляков и на его уклончивые ответы заметил, что Вашкевич может говорить, не стесняясь, так как он, Худяков, «знает все дела означенной организации и находится в переписке с Иосифом Ямонтом в Восточной Сибири и с двумя сестрами Ямонт в Западной Сибири»{146}. Имя Марии Ямонт значилось в записке с адресами, найденной в упомянутой шкатулке. Из другого показания Вашкевича ясно, что с Худяковым он виделся не однажды и «часто слышал в разговорах Загорского с Худяковым»