Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе - Саймон Мюррей

Мне было неудобно, но вместе с тем, конечно, очень приятно. Он сказал, что за все время своей работы в Блиде ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так прыгал в первый раз. Обычно все бесхитростно вываливаются из самолета, я же вылетел, как пробка из бутылки с шампанским. Начальник был в восторге, и я, в общем-то, тоже. Вот сколько адреналина выделяется при панике и вот какую прыгучесть он придает человеку!

Общий итог: две сломанные ноги и несколько растяжений. Десять человек в последнюю секунду, когда наступил момент истины, отказались прыгать, и один из них был легионер. Для них этот эпизод явился тяжелым переживанием, и оно будет теперь преследовать их всю жизнь. В тот момент, когда они не смогли преодолеть свой страх, они стали трусами — и не только в глазах всех остальных, но и в своих собственных. Это настоящая трагедия. Они вернутся в свою часть самолетом, который полетит за следующей группой парашютистов. Их ожидает еще один неприятный момент, когда они будут со стыдом выходить из самолета навстречу этой группе. В их глазах они прочтут удивление и презрение. Их друзья будут в шоке. А уж легионер, наверное, почувствует, что подвел весь легион. Представляю, какой ужас он должен был испытать в самолете, раз предпочел не прыгнуть, как другие, а вернуться к товарищам с клеймом труса. Его можно только пожалеть.

Когда мы вернулись в лагерь, какой-то неизвестный мне сержант из легиона прочел нам целую лекцию о трусости и посоветовал проучить несчастного парня, опозорившего легион, избив его как следует в казарме. Чего ради? Чтобы доказать, что мы, легионеры, несгибаемы и не потерпим трусости? Доказать кому? Самим себе? Мы воспринимаем это по-другому. Мы знаем, что у каждого человека бывают моменты, когда он испытывает страх, и в этом нет ничего позорного. Одни преодолевают его, другие нет, но решение принимается в какую-то долю секунды, и если мы струсим и уклонимся от опасности, то в дальнейшем уже не сможем избавиться от сознания собственной трусости. Так и этот бедняга. Никто его, слава боту, и пальцем не тронул.

Все кончилось. Завтра мы возвращаемся в Сюлли. Блида волшебна и незабываема. К тому же жить здесь было весело — ничего похожего на то безрадостное существование, какое мы вели раньше. Мы выполнили по шесть прыжков, каждый из которых чем-то отличался от других, и получили свои бреве (свидетельства).

Во время нашего пребывания не обошлось и без ЧП. Я в этот момент был на земле и наблюдал за прыжками. После первого прыжка мы стали прыгать один за другим почти без пауз из двух дверей сразу, так что при этом тридцать шесть человек успевают очистить помещение за девять секунд. Это впечатляет! В этот раз я любовался белыми парашютами, плававшими в воздухе наподобие мыльных пузырей, но один парашют не раскрылся, и человек падал камнем. Все, находившиеся на земле, замерли и в гробовом молчании смотрели, как маленькое черное пятнышко человеческой жизни стремительно приближается к неминуемому концу. Внезапно монитёр, стоявший рядом со мной, набрав полную грудь воздуху, завопил отчаянно и протяжно: «Ventral!»[32] Вряд ли падавший мог его услышать. Но вдруг, когда до земли оставалось совсем немного и ее притяжение должно было нанести свой смертельный удар, парашютист выстрелил чем-то белым, и купол развернулся над ним во всю ширину. Это был запасной парашют. На последних ярдах спуск был медленным и плавным, и мы, с облегчением вздохнув, вернулись к своим кассекрут с пивом.

Это был наш последний день в Блиде. Днем нас всех построили и выдали нам нашивки-крылышки. Начальник отделения личного состава вызвал меня из строя вместе еще с одним легионером и четырьмя солдатами регулярной армии, объявил, что, по его мнению и по мнению всех сержантов, наша шестерка проявила себя лучше всех в нашей промосьон, и вручил нам памятные подарки. Это было очень трогательно. Мне достался портсигар, и старина Лежен расписался на нем. Отличный парень, никогда его не забуду.

И еще одна хорошая новость: моя нога заживает. Вот что значит нормальное питание. Я чувствую себя на миллион баксов.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

В ПОЛКУ

В лагере Пео, находящемся в непосредственном соседстве с приморским городом Филипвилем, базируется 2-й Иностранный парашютно-десантный полк (или просто 2-й парашютно-десантный). Лагерь расположился на высоком холме над морем, к нему ведет крутой серпантин, заканчивающийся у внушительных ворот. Территория части — сплошной песок, на котором расставлено несколько казарм из желтого камня, крытых оранжевой черепицей. В казармах поддерживается чистота, на голом каменном полу нет ничего, кроме двухъярусных металлических кроватей. На каждой койке пайясс (соломенный тюфяк) и подушка из ткани серого цвета, также набитая соломой. В конце казармы находится помещение с водопроводными кранами, из которых иногда течет вода, но не всегда. Во дворе имеется также ниссеновский барак — сборная металлическая конструкция с полукруглой крышей. Это наше фойе, где по большим праздникам крутят кино.

Личный состав полка в данный момент отсутствует: они проводят какую-то операцию в горах Орес, примерно в трехстах милях к югу. В лагере осталась лишь хозяйственная рота, состоящая, судя по всему, в том числе и по внешнему виду, из самых никчемных воинов.

Мы проведем в лагере дня три, пока нас не экипируют, а потом отправимся с очередным транспортом к боевым подразделениям полка.

Последние три недели в Сюлли было хуже, чем когда-либо. В Риголо я не ошибся, он оказался хорошим командиром. А сержанты свирепствовали по-прежнему. Как только мы вернулись из Блиды, они набросились на нас и ни секунды не оставляли в покое. Слава богу, теперь все позади. Большинство наших парней были отправлены в 1-й парашютно-десантный полк. Он фактически ничем не отличается от нашего, 2-го; численность пополнения зависит в основном от того, какой из полков понес в последнее время большие потери. В Пео попали шестеро наших: помимо меня, здесь Штобб, Мариноли, Шеффер, Пелони и Лефевр. Старых товарищей становится все меньше и меньше.

В армии существует негласное правило, согласно которому новичкам достается повышенная норма всевозможных работ. Пео отличается в этом отношении от других частей лишь тем, что на нас взвалили всю работу. Таким образом, наше пребывание здесь не отличается от первых дней службы в Париже и Марселе, где мы не выпускали из рук нож для чистки картофеля, швабру или лопату. У хозяйственной роты жизнь непыльная: отличной пищи и вина навалом, днем купание в море, по вечерам выход в город — чем не курорт?