Русская поэзия Китая: Антология - Николай Алл

НЕОНОВЫЙ СНЕГ

На голубом — причудливые блики,Их отражения на встречных лицах.Ты рядом, странно новый и двуликий,И бархатные шепчутся ресницы.

И взгляд твой потемневший, незнакомый,В нем заблудились золото и краски.Ты не таким со мной бываешь дома,Лицо как будто скрыто полумаской.

И все кругом, как сон… Фата-моргана.На белом кружеве алеют маки.Вдали маячат контуры экранаИ огненные вспыхивают знаки.

Идем в молчаньи… Снеговые волныПотоком белым вырвались из плена.И отсветом невидимого горнаНа них блуждает розовая пена.

БАРКАРОЛА ЧАЙКОВСКОГО

«Я сыграю для вас баркаролу Чайковского», —Улыбнувшись глазами, сказала ты мне.Облака на закате, как цвет абрикосовый,Розовели в открытом навстречу окне.

Ты к роялю прошла, в белом платье воздушная,И на стол переставила в тонкой вазе цветы,И была тишина чутким звуком нарушена,И мгновенно твои изменились черты.

Нервно вздрогнули брови, в улыбке рассеяннойПриподнялись углы непокорного рта…И возникла, вечерней прохладой навеяна,Воплощенная в звуках чудесных мечта.

И звенела мелодия тихая, нежная…Незаметно закат побледнел и погас,И спустился на землю в немом безмятежииЗачарованный сказкой, задумчивый час.

И казалось, что вечер далек от реальности,Как обрывок неясных, мечтательных снов…Отдыхала земля, посылая в усталостиНам в окно тонкий запах вечерних цветов.

В бледных сумерках профиль, увенчанный косами,Лепестки чуть открытого нежного рта…Ты играла тогда баркаролу Чайковского,В тихий час расцветала неслышно мечта.

ЦИННИИ

За шторами сумрак таинственно синий.     Ты тихо мечтаешь одна.И звезды задумчивых бархатных цинний     Неслышно грустят у окна.

И в памяти голос томительно нежный     И лаской звенящий вопрос.Упала на плечи волною небрежной     Копна золотистых волос

И складки у платья, как белые крылья,     Как бабочки, взятые в плен.Ты гибкие руки, нежней белых лилий,     Устало сплела у колен.

И кажется час этот бархатный, синий    Обрывком далекого сна…И звезды любимых мечтательных цинний    Неслышно грустят у окна.

СИНЕВА

Словно вырвались сразу на волюЗазвеневшие в песне слова:…………………………………………..Васильковое синее полеИ над ним высоко синева.

И большая прямая дорога,Уводящая в синюю даль;

Наступающий сумрак над стогомПротянул голубую вуаль.

Вот и лес. Тихий шелест березок,Робкий шепот цветов в полусне,И в душе задрожавшие слезыОб ушедшей, как юность, весне.

У ручья стены ветхой часовни,В ней лампады огонь голубой,В трепетании света неровномУлыбнулся Христос над тобой.

На скрипящие тихо ступениНа мгновенье присесть, отдохнуть.Последить, как сгущаются тени,И опять продолжать дальний путь.

И опять: васильковое поле,Шелестит под ногами трава………………………………………………..Это песня о радостной воле,В ней звенят и тоскуют слова.

МОЛИТВА

Ты молишься доверчиво и нежно,Сложив спокойно тонкие ладони.Твои глаза и ясны, и безгрешны,В них свет лампады, отражаясь, тонет.

Полуоткрытый рот — лишь вздох, не шепот.Забывшиеся на ресницах слезы.Не жалоба сомнения, не ропот —Молитвенный порыв в застывшей позе.

Не просишь ни о чем. Цветком открыласьТвоя душа в лучах горячей веры,Вся трепетным восторгом окрылиласьИ улетела в голубые сферы.……………………………………..Тень у иконы (словно крылья машут),Твое лицо задумчиво и строго.Твои ладони — розовая чаша,В которой ты несешь молитву Богу.

И жар молитвы этой не остынет,Сам Бог отыщет светлым, ясным взглядомВ огромной, темной мировой пустынеМерцающий огонь твоей лампады.

«Ты хризантемы мне принес в подарок…»

Ты хризантемы мне принес в подарок,В осенний вечер, в тихий, синий час.И этот вечер в памяти так ярок:Слова твои, и ласка грустных глаз,

И нежный поцелуй твой на прощанье,И твой уход туда, в осенний мрак…И до сих пор живут воспоминаньяВ твоих цветах, в опавших лепестках.

ЛЕОНИД ЕЩИН

ТАЕЖНЫЙ ПОХОД

Чугунным шагом шел февраль.И где-то между льдами нылаМоя всегдашняя печаль —Она шла рядом и застыла.

И пешим идучи по льдуУпорно-гулкого Байкала,Я знал, что если не дойду,То горя, в общем, будет мало.

Меня потом произведут.Быть может, орден даже будет,Но лошади мне не дадут,Чтоб выбраться, родные люди.

Трубач потом протрубит сбор,И наспех перед всей колонной,В рассвете напрягая взор,Прочтут приказ угрюмо, сонно.

И если стынущий морозНе будет для оркестра сильным,То марш тогда «Принцесса Грез»Ударит в воздухе пустынном.

А я останусь замерзатьНа голом льду, нагой перине,И не узнает моя мать,Что на Байкале сын застынет.

Тогда я все-таки дошелИ, не молясь, напился водки,Потом слезами орошалСвои таежные обмотки.

Я это вспомнил потому,Что и теперь я, пьяный, воя,Иду в июне, как по льду,Один или вдвоем с тоскою.

Я думал так: есть города,Где бродит жизнь июньским зноем,Но, видно, надо навсегдаРасстаться мне с моим покоем.

В бою, в походах, в городах.Где улиц светы ярче лампы,Где в буйном воздухе, в стенахЗвучат напевы «Сильвы», «Цампы»,

Я одиночество своеНикак, наверно, не забуду,И если в Царствие ТвоеВойду — и там печальным буду!

ПОНЯЛА

Мой голос звучал, словно бронзовый гонг.Свои прочитал я стихи.Не скрипнул ни разу уютный шезлонг,Лишь душно дышали духи.

Сиреневый воздух метался, и млел,И стыл, голубея в очах,Был матово-бледен, был сумрачно-белПлаток у нее на плечах.

А море с луною, поникшей вдали,Струилось, покорно словам,Стихи и гудели, и пели, и жгли,И рвались навстречу векам.

И бронзовый голос, и бронза луны,Сиреневый воздух и очи —Все терпкою сладостью были полныНа лоне и моря, и ночи.

Когда ж я окончил, дрожащей рукойКоснувшись пустого бокала,Она мне сказала: «Ах вот вы какой!А я ведь — представьте! — не знала».

ПРО МОСКВУ

В этой фанзе так душно и жарко.А в дверях бесконечны моря,Где развесилась пламенно-яркоПеленавшая запад заря.

Из уюта я вижу, как юноОт заката к нам волны бегут.Паутинятся контуры шхуныИ певучий ее рангоут.

Вот закат, истлевая, увянет, —Он от жара давно изнемог, —И из опийной трубки потянетСладковатый и сизый дымок.

Этот кан и ханшинные чаркиПоплывут — расплываясь — вдали,Там, где ткут вековечные ПаркиНезатейливо судьбы мои.

«Ля-иль-лях», — муэдзин напеваетНад простором киргизских песков,Попираемых вечером в маеЭскадронами наших подков.

И опять, и опять это небо,Как миража дразнящего страж.Тянет красным в Москву, и в победу,И к Кремлю, что давно уж не наш.

А когда, извиваясь на трубке,Новый опийный ком зашипит,Как в стекле представляется хрупкомБесконечного города вид.

Там закат не багрян, а янтарен,Если в пыль претворяется грязьИ от тысячи трубных испаринОт Ходынки до неба взвилась.

Как сейчас. Я стою на балконеИ молюсь, замирая, тебе,Пресвятой и пречистой иконе,Лика Божьего граду — Москве.

Ты — внизу. Я в кварталах Арбата,Наверху, посреди балюстрад,А шафранные пятна закатаЗаливают лучами Арбат.

А поверх, расплывался медью,Будто в ризах старинных икон,Вечной благостью радостно вея,Золотистый ко всенощной звон…

«И опять в беспредельную синь…»