Дорога в снегопад - Антон Уткин

— Ну слава богу! — воскликнул водитель.

— Эх, — с искренней досадой вздохнул Алексей, в котором еще играло Nero D’Avoro, — ну до Олимпиады ли нам сейчас?

— А почему же нет? — скосился на него водитель.

Настроенный родственниками на определенный лад, Алексей быстро втянулся в этот роковой обмен мнениями.

— Потому — нет, — сказал Алексей, — что страна в руинах лежит.

— Страна с колен встает, — строго поправил его водитель. — Нужна Олимпиада — нос Западу утереть.

— Да себе утирать надо, а не Западу, — неосторожно возразил Алексей.

Водитель после этих слов надолго замолчал. Алексею захотелось загладить свою неловкость.

— Вы вот кто по профессии, если не секрет? — миролюбиво поинтересовался он.

— Я-то? — ответил тот. — Я токарь шестого разряда.

— На пенсии?

— Не на пенсии, — саркастически объяснил водитель, — а в бессрочном отрыве от производства.

— В смысле?

— В том смысле, что закрыли наш завод. Все заводы в Москве стоят. Потому и воздух такой чистый.

— Воздух чистый? — удивился Алексей.

— Ну да. Не замечали?

— Не знаю, — неуверенно ответил Алексей.

— Приезжий? — покровительственно поинтересовался водитель.

— В каком-то смысле — да, — улыбнулся Алексей.

— Я понял, куда вы клоните, — загадочно заявил водитель. — Только я вам так скажу: такой страной управлять, как наша, это не баранку вот крутить. Москва не сразу строилась.

— Ну, сами же сказали, заводы-то стоят, — возразил Алексей, — куда она, к черту, строится? Только квартиры в башнях этих уродливых, которые никто купить не в состоянии из нормальных людей? Вот и вам бомбить приходится по ночам. Что же тут хорошего? Не Олимпиады надо проводить, а заводы запускать, строить жилье нормальное… Так, наверное?

Свет от реклам, кривлявшихся на домах Кутузовского, окатывал внутренность машины, словно волны бушующего моря — яхтенную рубку. Пожилой человек насупленно молчал.

— А вы, я смотрю, — процедил он, — тоже из этих… из умненьких…

— Ну вот, — развел руками Алексей.

— Мы вам Путина не дадим сожрать! — неожиданно фальцетом выкрикнул хозяин «Жигулей». — Ты пойди вместо него попробуй. Да уж пробовали, носатые-то, — уже спокойно возразил он сам себе. — Что и вспоминать.

Он вдруг остановил машину, но не резко, а плавно причалив к бордюру.

— Вылезай! — велел он, не глядя на Алексея. — И денег мне твоих не надо.

Алексей, опешив, помедлил, но все же выполнил требование и когда хотел закрыть дверцу, водитель резким движением отнял ее изнутри и с силой захлопнул сам.

Некоторое время Алексей стоял на обочине, но не успел еще справиться с этой незаслуженной обидой и оправдать чужую, какую-то даже трогательную, как к нему подкатило деловитое желтое такси, водитель которого и домчал его домой без приключений и разговоров.

Следующий день Алексей провел в компании с Антоном и его дочкой, и это в его состоянии оказалось лучшим времяпровождением. Антон с удовольствием провел бы такой погожий денек у голубятни дяди Саши в компании зеленого стекла, прошвырнулся бы, так сказать, «синими» тропами, но первые выходные после начала учебного года еще тяготели к летним каникулам, и из высшей материнской инстанции велено было гулять в Крылатском.

Сугубый горожанин, Антон относился к городу с подозрением. Выгодам цивилизации он не доверял давно — с тех пор как потерял родителей на благоустроенном прибалтийском курорте. Был он человек не бедный, но быстро постиг истинную ценность денег. Они, уверял он Алексея и всех вокруг, очень плохо горят. Когда придется бежать из города, охваченного проказой энергетического кризиса, бумажки эти не пригодятся. Ни к чему или почти ни к чему окажутся смокинги, автомобили и стразы. За ведро картошки станут давать эквивалент веса золотом, но желающих не найдется. Потому что энергетический кризис — это не какая-то там революция. Одним словом, все перемешается на поверхности планеты Земля, и последние станут первыми.

Еще Антон помнил выученные уроки. Когда-то в школе Антон с Алексеем изучали, как на рубеже первого и второго тысячелетий готовились в Западной Европе к концу света монашествующие. Они рыли себе могилы, строили склепы и там в беспрестанной молитве дожидались своей участи. Антон подходил к вопросу спасения как человек нового времени. Дома у него наготове всегда стоял рюкзак, позволяющий во всеоружии встретить катаклизм нового типа. Иногда он разбирал этот рюкзак и любовно демонстрировал своим гостям собранный арсенал: здесь были и несколько армейских сухих пайков, и спальный мешок, и комплект ОЗК, и таблетки для обеззараживания воды, и пила, полотно которой сворачивалось в клубок, и таблетки сухого спирта, и иголка с ниткой, и даже колода игральных карт с непристойными фотографиями. Ах, Антон, Антон.

— Ну, меня-то они не достанут! — удовлетворенно хихикал он, раскладывая свое «тревожное» хозяйство, имея в виду то ли мародеров, то ли каких-либо других покусителей на его жизнь и имущество.

С недавних пор им овладело непреодолимое стремление обучить приемам выживания и свою дочку Настю. Понятно, что дочка Настя никаким приемам учиться не желала, а желала по-прежнему терять свои мобильные телефоны и взамен потери приглядывать модель посимпатичнее, но здесь Антон, обычно человек ко многому безразличный и мягкий, уперся не на шутку. Алексей уж не знал, в каких там именно отношениях находился Антон со своей бывшей женой — Настиной мамой, но после разговора с ней поступила команда, и Настя начала курс молодого бойца. Ей купили рюкзак, который Антон сладострастно набил всякой всячиной, и тренировки начались на Крылатских холмах. Здесь Антон с дочкой ползал по склонам, учил ее разводить костры, искать воду, находить естественные укрытия от непогоды, и от этого ада, впрочем, весьма полезного для здоровья, дочку спасали или поездки с мамой к морю, или элементарная занятость ее мучителя.

Впрочем, на этот раз Антон, Настя и Алексей вышагивали по олимпийской велотрассе ленивой походкой праздных озирателей окрестностей. Летнее разнотравье разошлось, теперь полынь да пижма покрывали склоны оврага. Воздух был уже прозрачен без обычного летнего марева, и все семь московских высоток далеко на востоке четко просматривались на своих местах. На этот раз не было ни рюкзаков, ни наборов по выживанию. На ближнем к Рублевскому шоссе холме еще выглядывал из высокой, сбившейся в космы, травы железнолистовой домик в остатках выцветшей почти добела голубой краски. Эти домики появились на Крылатских склонах в конце 70-х как тренировочные объекты профсоюзного спорта. Домики были запитаны, и каждый из них служил сразу и раздевалкой, и основанием бугельного подъемника. И сейчас, оказавшись тут, друзья детства с тихой грустью поминали Антонова отца, который являлся основателем горнолыжного дела если и не во всей Москве, то здесь, в Крылатском, — точно. Неизвестно, как сложилась бы горнолыжная судьба холмов, но в 1989 году некий кинорежиссер, бывший тогда по совместительству председателем Всесоюзной федерации фристайла, вздумал провести здесь ни много ни мало чемпионат Европы. Холмы стали надсыпать. Во время этих работ кабели, питавшие подъемники, оказались повреждены. Затея пассионарного кинорежиссера конечно же не состоялась, однако в новых экономических условиях снова проложить электрокабели уже не смогли, и будки, лишенные энергии и присмотра, стали ржаветь, криво врастая в землю.

Созерцание этих остатков некогда полнокровной жизни навевало печаль и невольно наводило на воспоминания о людях, которые этой жизнью жили. Даже на Настино лицо, обычным выражением которого было жизнерадостное лукавство, лег оттенок безотчетной грусти. Антон, сложив на груди руки, опустив подбородок и чуть выпятив нижнюю губу, сосредоточенно озирал все подвластное взору, и позой своей и выражением лица очень напоминал Наполеона, наблюдающего пожар Москвы на известной картине Верещагина.

— Смотри, как мало нас осталось, — обернулся он к Алексею. — Я тут любопытное исследование провел. Посчитал, так сказать.

— Ты и меня посчитал? — вспомнив мультфильм из детства, делано возмутился Алексей.

Вместо ответа Антон коротко глянул на него, достал из кармана куртки блокнот и ручку и стал заполнять чистый листок фамилиями:

— Братья Карповы — Владимир и Антон, братья Поповы — Сергей и Александр, братья Ореховы — Миша и Саша, сестры Антоненко, Федя Носов, Борисик, Гоги, Олег Гончаров, Антон Филиппов… — Он задумался: — Кого забыл?

— Люська Гуськова, — подсказал Алексей.

— Гуськова, точно, — кивнул Антон. — Наташа из тридцатого дома, фамилию забыл, Катя Скорикова. Люба Матвеева, Костик Матвеев, Ксюша Меньшова, Макс Богомолов, Тимофей Богомолов, Граф наш Ведерников…