Амур. Между Россией и Китаем - Колин Таброн

– Сейчас я знаю путь наизусть.

Осадка у суденышка невелика, но время от времени капитан подходит к более крутому берегу реки. Его напарник – маленький и нервный – встревает в разговор:

– Тут очень опасно.

– Чем занимаются люди в этих деревнях? – спрашиваю я.

– Да ничем.

– Ловят рыбу? – За все время своего путешествия я не видел ни одного рыбака.

Капитан смеется:

– Рыбу ловят только цапли и бакланы.

Приборная панель выглядит наполовину не работающей, а сверху – несколько простых рычагов. Судовые часы давно остановились, и главное достояние капитана – швейцарские часы. Каждые десять километров на берегу появляется очередная белая табличка с черным числом – расстояние до китайской границы. До нее еще триста километров.

Должно быть, где-то здесь в 1692 году Эверт Избрант Идес, посланник Петра Великого к китайскому императору[45], услышал о таинственном народе, который приходил с островов, лежавших недалеко от берега в безымянном море. Он писал, что это были высокие бородатые люди, носившие великолепные шелка и меховые шубы, и что «они приезжают в маленьких барках к сибирским татарам и покупают девушек и женщин, до которых очень охочи, давая за них шкурки соболя и чернобурки». Но больше об этих иноземцах никто не слышал.

Мы всего лишь на высоте в пятьсот метров над уровнем моря, однако до Тихого океана еще больше трех тысяч километров. Капитан говорит, что через месяц Шилка начнет замерзать, а к январю по ней можно будет ездить на грузовике. Скоро его работа прекратится до поздней весны. Средняя температура зимой может падать до –40 градусов Цельсия.

– Что мы тогда делаем? Просто отпускаем бороды и продолжаем жить, как обычно. Это не проблема. Здесь люди помогают друг другу. Не то что в городах.

Желтеющие облака уже рассеялись, и по стеклу жесткими яркими бусинами хлещут струи дождя.

– Дождь, как в Лондоне. Прямо как в Лондоне, – говорит капитан. Его знания почерпнуты в школьные годы из Диккенса. – И туман.

Река впереди нас образует коридор из белой дымки, но поближе взбирающиеся по холмам березы все еще сияют янтарем и зеленью, а кое-где пылает сибирский клен. Мы заходим на территорию, которая когда-то была не такой заброшенной, как сейчас. Больше века назад там, где у Шилкинского Завода скалы отступают, по берегу на несколько километров были раскиданы хижины, а на северном берегу стояли мрачные громады плавильных заводов, места для строительства барж и административные здания императорских заводских приисков. Это была страна ссыльных каторжников, уголовных и политических заключенных, живших в зачумленных тюремных бараках. Этот жестокий горнодобывающий режим закончился в конце девятнадцатого века, и теперь пустынные берега и деревушки-призраки, отмечающие водный путь в запретный Китай, остались на задворках истории.

Дождь усиливается, и капитан бормочет под нос:

– Лондон, Лондон.

Но он презирает даже Москву, где никогда не был, как и любые другие мегаполисы как класс.

– С чего бы мне хотеть туда? – Он показывает рукой на деревья. – Вот мой город.

К вечеру скалы побледнели – вместо гранита появился известняк; по северному берегу смыкаются купола невысоких безлесных холмов. Наш путь заканчивается в поселке Усть-Карск, где какой-то паренек вбивает в землю железные штыри, чтобы закрепить судно, которое завтра пойдет обратно. Капитан кричит мне: «До свиданья, Лондон!» и показывает на тускло освещенное в сумерках кафе.

В сердце каждой сибирской деревни, будь то в простенькой столовой или гостинице, есть кто-то – как правило, грубый матриарх – обладающий запасом сведений и советов об этом месте. И вот Ирина – шумная, светловолосая и доброжелательная – смотрит на меня с минутным изумлением, а потом говорит, что никакого хостела здесь нет, но место с кроватями она знает. Ее заведение выглядит слишком большим для имеющейся клиентуры: отталкивающая пустота, которую пересекают немногочисленные завсегдатаи, чтобы купить водки. Однако рядом со мной собирается толпа молодых: они удивляются, кричат приветствия, задают вопросы, просят выпить. Здесь какой-то плут, объявляющий себя моим лучшим другом, гигант с детским лицом и бутылкой водки, долговязый энтузиаст, невидимый под своей изъеденной молью ушанке, прихрамывающий хулиган и молчаливый длиннолицый парень, который тише остальных. Их интересует, что тут может делать западный человек – первый в их жизни. Я американец? Золотоискатель? Шпион? Может быть, я потерялся. Они сами хотят уехать отсюда. Работа у них либо бесперспективна, либо ее вообще нет. Они требуют адрес моей электронной почты (хотя никогда мне не напишут) и пристают с просьбой прислать им книги. Отпускают меня только тогда, когда на дряхлом фургоне появляется девочка-тинейджер – дочка владелицы кафе; она увозит меня.

Мы трясемся по разбитой дороге – по ощущениям, несколько километров. Свет наших фар прыгает над лужами после недавнего дождя. Другого освещения нет. У здания в запущенном саду нас ждет тихая женщина с ключом, и я оказываюсь в спальне с тремя железными кроватями. Мне никто не объяснил, чей это дом, а я слишком устал, чтобы спрашивать. Как только женщина уходит, я сворачиваюсь под потрепанным одеялом и вслушиваюсь в тишину. Окно без занавесок обрамляет прямоугольник тьмы с подвешенным серпиком месяца. Чувствую одиночество места, где нахожусь, а вместе с тем и ощущение легкости, словно сбросил кожу, и погружаюсь в сон.

Однако около полуночи я просыпаюсь, услышав тяжелые шаги в коридоре. Когда я выглядываю, женщина с ключом суетится у дверей другой комнаты, а в коридоре, где висит единственная лампочка, лицом ко мне, расставив ноги в сапогах, стоит офицер пограничных войск. Лицо скрыто под фуражкой. Несколько мгновений он молчит, и в эти секунды я с болезненным узнаванием предвижу, что мое путешествие подошло к концу. Конечно, думаю я, оно всегда было несбыточной мечтой. Я гляжу на него с горьким пониманием. Женщина показывает ему комнату рядом с моей. Я думаю, что завтра он сопроводит меня обратно в Сретенск, где Медузу уже не послушают, и меня отправят в Читу, а, может быть, и в Англию. Интересно, как меня выследили. Возможно, о моем появлении сообщил кто-то из молодежи в кафе – из тех людей, что клянчили у меня книги и адрес электронной почты. Я подозреваю того, молчаливого.

Все это проносится у меня в голове в те секунды, пока пограничник не снимает фуражку. Теперь я вижу пожилого взлохмаченного человека с несчастными глазами. Кажется, он немного пьян. Военная форма безнадежно помята.

Он говорит: «Можно чашку чая?»

Он просто всего лишь такой же гость, как и я. Женщина смотрит на меня с немыми извинениями: «Не возражаете?» Он ощупью пробирается