Амур. Между Россией и Китаем - Колин Таброн

медсестрами. Но никто не отвечает. Наконец, полный смешливый мальчик – шутник класса – говорит, что хочет стать миллиардером. Учительница говорит, что за университет нужно платить, а их родители не смогут. Может быть, один-два будут работать на полставки. Это очень трудно.

Снова спрашиваю: так что же вы будете делать после окончания школы? Снова абсолютная тишина. Некоторые выглядят чахлыми и недоедающими. На одной девочке медицинская маска. Учительница отвечает, что они могут работать в детском саду. Встревает один худощавый юноша: «Мы, парни, должны идти в армию на год».

Конечно. Начисто забыл. И этот год может показаться очень длинным. Он лежит разделом между подростком и его будущим.

Теперь я понимаю, что я тут словно прилетел из космоса – со своими разговорами о выборе профессии или о поступлении в университет. Учительница потом сообщает мне, что все они из бедных деревень. Им повезет, если они вообще найдут какую-то работу. Возможно, их родители безработные. Нет работы даже в Сретенске: разве что где-нибудь в администрации да в полиции. И, естественно, их родители пьют. Меня охватывает запоздалый стыд. Я представлял для них другие жизни. Когда я, слегка отчаявшись, спрашиваю их, не хотели бы они побывать за границей, их лица снова становятся пустыми. Только полный мальчик говорит, что был когда-то в Грузии – в горах и у моря. Остальные моря даже не видели.

Вдвоем с каким-то рыжеволосым подростком с беспокойными глазами они пытаются привлечь мое внимание. Собирают какие-то английские слова в своих мобильных телефонах, а потом спрашивают хором:

– Где самые красивые девушки?

Возможно, это попытка с моей стороны несколько их обескуражить или рассеять национализм, но я коротко отвечаю:

– Индия, Италия.

Начавшийся было ручеек смешков затихает. Ощущаю их смутную обиду. Рыжий парень спрашивает:

– А наши русские девушки?

Радости мне ситуация не приносит.

– Они тоже красивые.

Но когда я смотрю вокруг, я понимаю, насколько косметически улучшенной может быть внешность и как бедность и питание могут скрывать красоту. Через минуту какая-то бледная девушка поднимается и извиняется, поскольку ей нужно кормить ребенка. На вид ей пятнадцать.

Но я слышу, как светлеет надеждой мой собственный голос, когда я спрашиваю:

– Что вы делаете по вечерам? По выходным?

– Иногда хожу гулять, – отвечает веснушчатая девушка с тонкими чертами лица.

Она мечтательно улыбается. Она говорит, что любит животных, любит деревню. Места ниже по течению до Усть-Карска, куда я направляюсь, красивы. Она была там дважды. Другие девушки говорят, что слушают музыку – называют какие-то западные поп-группы, которые я не могу опознать. Иногда в местной деревне бывают дискотеки, но это редко. Кажется, что весь мир приходит к ним через интернет, через маленькие телефоны, которые они нянчат перед собой: их музыка, их друзья, их нерегулярные новости.

При прощании учительнице стыдно за всех.

– Иногда появляется ученик, у которого английский получше, – говорит она, – и всегда из одной деревни. Наверное, там хорошая учительница в начальной школе.

Сама она училась в Читинском университете, но, по ее словам, всегда была стеснительной. Однажды приехали два американских преподавателя, а она совсем не могла их понять. Весь ее класс онемел.

Чувствую, что я не добился большего и от ее учеников. Он говорит, что мир их разочаровывает. Сретенск мертв. Сегодня выборы мэра, и ее муж, тоже полицейский, следит за голосованием где-то за городом. Но один мэр не отличается от другого.

Я уныло возвращаюсь в гостиницу, кружа по задам заброшенных многоквартирных домов. Меньше чем за тридцать лет население города сократилось вдвое. На балконах давно разрушенных зданий сохранились выцветшие граффити. «Лариса, любимая, только ты…» Прохожу мимо военного мемориала: целые сотни имен погибших выглядят слишком ужасно для такого маленького поселения. В гостинице задержался дух полиции. Это самое печальное последствие от их прихода: внезапное изменение отношения или смятение в глазах окружающих. Сероглазая администраторша, такая доброжелательная ранее, больше не встречается со мной взглядом. И только со временем рассеивается ощущение, что ты нынче враг. На улице ты вздрагиваешь от звука сирен, нервничаешь, когда кто-то идет позади, отворачиваешься от проезжающих полицейских машин.

Хочу сразу уехать. Испытываю облегчение, когда на следующее утро на реке появляется пассажирское судно, маленькое и далекое на горизонте. Никто не задает вопросов, я поднимаюсь на борт вместе со старушками, ощущая прежнее радостное возбуждение, когда мы отходим от берега и поворачиваем на восток. Дует прохладный осенний ветер, и мы спускаемся с палубы к сиденьям внизу. Я смотрю сквозь затуманенные окна. Высоко на ближнем берегу, как раз под полицейским участком, наполовину скрытым за деревьями, я замечаю фигурку в темно-синем, которая нерешительно поднимает руку. Думаю, что это Медуза.

Глава 5

Потерянная крепость

Покидая мягкие земли Даурии, Шилка попадает в глубокое захолустье. К северу на полторы тысячи километров в сторону Тихого океана тянется Яблоновый хребет, а южнее смыкаются невысокие изломанные массивы, заслоняющие китайскую границу. Дороги вдоль реки превращаются в тропы, а потом и вовсе исчезают. Шилка превращается в глубокий оливково-зеленый коридор. Ее берега скрыты в спускающихся занавесях леса, где колышущиеся березы превращаются в золото, а лиственницы затемняют горизонт. Плотная, гипнотическая красота. Иногда к воде спускаются холмы – плитами трещиноватого гранита, светлеющими по мере приближения к берегу и забрызганными оранжевыми лишайниками.

Судно движется быстрее течения. Его пассажиры – в основном крепкие женщины с потертым багажом и сонными детьми. Капитан из поднимающейся на носу рубки направляет кораблик по извивам реки под грозовым небом. Вдалеке, где поверхность превращается в тусклый шелк под сходящимися берегами, река создает иллюзию края, словно мы плывем по замкнутому морю. В тростнике ждут чего-то серые цапли, а стаи бакланов мечутся вдоль берега и садятся на скалы, встряхивая крыльями.

Один или два раза мы минуем бревенчатые поселения, где тропинка поднимается к какой-то дорожке, ведущей обратно в Сретенск и в мир. Разок мы утыкаемся носом в берег, и одна из пассажирок вылезает и тащит свои сумки с покупками в почти безлюдную деревушку. То здесь, то там между склонов открывается долина, смягченная деревьями, и я вглядываюсь в ее дикую красоту и понимаю человека рядом со мной, который преподает рисование в небольшом селе Шилкинский Завод. Он говорит, что работа его радует; он только что женился и больше никуда не собирается.

На иностранца обращает внимание капитан: он подзывает меня сесть рядом. Я смотрю на панорамный изгиб ветрового стекла, которое начинает покрываться крапинками дождя. Капитан грубоват и невозмутим. Да, говорит он, река быстра и насыщена отмелями, но