Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

И проехать на трамвае пять остановок, скрепя сердце и зубы, я соглашаюсь. Суслики довольно скачут и уверяют, что я лучшая.

Что ж… градация от тирана до лучшей на практике слишком быстрая.

Впрочем, лучшей я остаюсь не долго.

Радиоуправляемый вертолет за четыре косаря я покупать отказываюсь, и суслики дуются, тоскливо шумно вздыхают, переглядываются и вертолет откладывают.

— А я ж говорила, что не прокатит, — пихая брата, буркает Яна.

— Говорила, — он огрызается и вертит головой, пихая ее в ответ. — Смотри, там барабан!

— Даш?! — вопрос задается хором.

И я только киваю головой, разрешая, а суслики уже мчатся к барабанам.

Кажется, я снова стану тираном, поскольку барабан, если что, покупать тоже отказываюсь. Радость Лаврова от покупки такой классной игрушки, боюсь, будет выражена переселением сусликов вместе с барабаном ко мне.

И я уже готова переключить внимание монстров на более мирные для окружающих развлечения, когда замечаю Алёну.

Она со странным выражением лица, в коем угадывается и счастье, и спокойствие, и безмятежность, и отрешенность от суеты мирской, рассматривает погремушки, трогает их осторожно свободной рукой, а во второй держит пару детских комбинезонов.

Совсем маленьких.

Около которых Яна удивленно спрашивала для каких кукол такие шьются.

Для живых.

И, кажется, в нашей семье скоро такая кукла появится.

Оглянувшись на увлеченных сусликов, я нерешительно иду к Алёне и тихо кашляю, привлекая ее внимание:

— Привет, — улыбка у меня выходит несколько неловкой, растерянной.

Впрочем, она вздрогнув улыбается тоже растерянно.

— Привет, — руки от погремушек Алёна убирает и на одежду в собственных руках смотрит почти с испугом, — а я тут… А ты тут что делаешь?

— Барабаны выбираю, — я киваю на сусликов и собственная беспечность даже мне кажется наигранной, — или дудку. Мы с монстрами еще не решили, что соседям понравится больше.

— А… — уголки ее губ дергаются в улыбке, но взгляд остается загнанным.

Мы молчим, старательно не смотря друг на друга.

И я уже жалею, что подошла.

Вот только отступать некуда и поздно, поэтому я вздыхаю и спрашиваю:

— Димыч знает?

— Знает, — Алёна кивает неуверенно, а вот улыбается уже искренне, тепло и руку к животу прижимает машинально. — Мы вам хотели всем сразу сказать, когда Инга Вацловна с Владленом Дмитриевичем вернутся. За ужином.

— Хорошо, будем ждать, — я вымучиваю из себя очередную улыбку.

И радуюсь, что монстры переключаются на куклы, которые по мнению Яна дурацкие, а по мнению Яны классные, и им немедленно требуется независимое мнение в моем лице.

Лавров приезжает полвосьмого.

Извиняется торопливо, отвечает на звонок и взглядом спрашивает, где суслики.

В детской.

Играют.

В купленный дартс.

И никуда они с Кириллом Александрович не поедут. Я против, поэтому тяну Лаврова на кухню и дверь плотно закрываю.

— Штерн, тебе срочно? Давай завтра всё, — опуская руку с телефоном, он сердится. — Где дети? Меня на полчаса прикрыть согласились, мне некогда.

— Сусликам нечего делать в больнице, я не отпущу их с вами, — я говорю уверенно и от полоснувшего злостью взгляда даже не вздрагиваю.

У Лаврова же снова начинает разрываться телефон, и он коротко отвечает, обещает перезвонить и сбрасывает, чтобы поинтересоваться у меня:

— Штерн, ты охренела или головой ударилась?!

Кирилл Александрович вопрошает почти с любопытством, почти спокойно, вот только от такого спокойствия хочется убиться самостоятельно, предварительно отойдя с дороги и не путаясь под ногами.

Но я не отхожу и ногами, наоборот, в пол упираюсь, когда без особого почтения Лавров пытается меня отодвинуть и выйти.

— Охренела и ударилась, — я соглашаюсь, стараясь не сорваться на крик, ибо не только он злится, — но я сказала, в больницу они не поедут! У вас должны быть другие варианты!

— Если бы у меня были другие варианты, Штерн, я бы не потащил их в реанимацию, — Кирилл Александрович рычит и одним смазанным движением отрывает меня от пола, перекидывает себе через плечо и с грохотом распахивает дверь. — И прекрати разводить балаган на пустом месте. Ничего с твоими сусликами не случится, я их не на теплотрассу ночевать тащу.

— Конечно, — я шиплю, извиваясь и брыкаясь, но хватка у некоторых стальная. — Вы сами в детстве когда-нибудь ночевали в больнице так?!

Первый удар по широкой спине приходится от злости, а вот второй я обрушиваю уже в мстительном порыве, ибо лежать так-то больно, неудобно и унизительно.

— И куда вы меня тащите?! Отпустите, я не мешок картошки! — я дрыгаю ногами, но их лишь крепче сжимают, а меня заносят в ванную и на пол опускают с почтительностью уровня: «мешок картошки».

Ничего не сломала и ладно.

Впрочем, на оскорбиться времени нет, поскольку меня, кажется, собираются здесь закрыть.

— Эй, вы чего творите?! — я кидаюсь к нему.

И меня снова перехватывают и без особого труда перекидывают через высокий бортик ванны, ставят. И, пока я от возмущения хватаю ртом воздух, включают воду.

Холодную.

От нее сразу перехватывает дыхание, не давая даже завизжать.

— Придурок! — выходит бульканьем, совсем невнятным.

Но, Лавров понимает, ругается, проверяя воду, и добавляет горячей.

— Остыла? — спрашивает почти примирительно и к стене отступает.

— Остыла, — я злюсь и игрушкой сусликов зачерпываю воду, чтобы плеснуть ему в лицо.

Кирилл Александрович не отклоняется, лишь снисходительно усмехается, а ткань его рубашки стремительно промокает, прилипая к телу.

— Детский сад, Штерн.

— Да пошел ты! — я вылезаю и рявкаю, выдирая из его рук протянутое полотенце. — Как ты не понимаешь, что сусликам в реанимации не место?!

— Ну конечно, — Кирилл Александрович сверкает глазами, заводится с пол-оборота и орет в ответ. — Может тогда скажешь, куда я их должен деть?! Ты с ними останешься?!

— Да, останусь! — я все-таки кричу и тут же осекаюсь, медленно осознавая свои слова.

А сказанное мной с призрачным эхом оседает во враз наступившей тишине.

Лавров смотрит с яростью, и я, глядя на ходящие на скулах желваки, готова поклясться, что его разрывает от желания меня прибить или послать.

Далеко, витиевато и надолго.

Выставить из квартиры, отобрав ключи, раз и навсегда, но вместо этого он ударяет кулаком по стене, вылетает из ванной и из квартиры.

И я, без сил опускаясь на пол, только слышу, как грохочет входная дверь.

Приехали.

Сусликов удается уложить в десять, читая «Волшебника изумрудного города», отвечая на сотню вопросов и думая, что Лёнька обиделся заслуженно, когда я объявила, что останусь у Жени.

Она рассталась с парнем и ей нужна моральная поддержка.

Вдохновенно соврала я и извинилась, а Лёнька молча согласился и столь же молча отключился, и на мои звонки и сообщения отвечать больше не стал.

Плохая из меня девушка все же вышла.

К тому же лгунья и… и редкий приступ самобичевания и раскаянья обрывает звонок.

Телефон лежит на противоположном краю дивана гостиной, где в обнимку с подушкой я смотрю «Девчат» и прислушиваюсь к сусликам, вдруг они проснутся. И пропахивая носом диван, заодно путаясь в подушках, я бросаюсь к вибрирующему телефону и… нет.

Не Лёнька.

Звонит Лина.

— Да? — я тоскливо выдыхаю и тру нос, в котором начинает совсем невовремя свербеть.

Я не зареву, не за-ре-ву.

Низя пугать Лину.

— Что, уже в курсе? — у нее и так мрачный траурный голос.

— В курсе чего? — спрашиваю без интереса, ради приличия.

«В курсе» я сегодня много чего.

Например, что с враньем пора заканчивать, что у Димыча будет ребенок, что Лавров считает меня истеричкой, что преподов я раньше не посылала и на ты к ним не обращалась, что обидела Лёньку, что я просто ужасная…