Тайны японского двора - Ипполит Рапгоф

Принцесса Мароу громко вскрикнула и с ужасом устремила свои большие карие глаза на маркиза. Она отказывалась понимать, в ее уме не укладывалось это страшное событие. Грудь ее порывисто поднималась под влиянием сильно забившегося материнского сердца. На глазах стояли слезы; поникнув головой, она упала на подушку и конвульсивно разрыдалась.

На морщинистом лице маркиза показались две крупные слезы.

Он молчал, но это молчание говорило больше тех избитых фраз сожаления, которые так часто и так бессмысленно расточаются в подобных случаях.

— Успокойтесь, дорогая принцесса, — сказал маркиз после продолжительной паузы. — Дочь вашу мы скоро доставим обратно в Токио, тело же сына мы с почестями похороним на буддийском отделе кладбища Реге Lachaise около Парижа. Наши обряды будут точно соблюдены.

Мароу приподнялась, но говорить она не могла.

Она только кивнула поникшему головой маркизу и снова бросилась на мокрую от слез подушку.

И как ей было не плакать.

Любимая дочь стала предметом дворцовых толков, любимый первенец, которого лелеяла и которым гордилась, — убит.

Для матери такой удар явился не под силу.

Она в слезах стремилась найти хотя бы маленькое облегчение.

Долго она еще не(могла успокоиться.

Выходя из комнаты принцессы, маркиз столкнулся с принцем Коматсу, которого услужливые мусме вызвали из дворцового парка.

Один расстроенный вид так редко удостаивавшего своим присутствием маркиза сразу встревожил принца.

— Что случилось? — прямо спросил принц, нарушая условия этикета.

В кратких словах маркиз сообщил все, что знал. Принц слегка пошатнулся и ухватился за консоли.

Произошла пауза, которую маркиз прервал:

— Его величество император поручил мне высказать вашему высочеству свои искренние сожаления по поводу постигшего вас горя.

Но Коматсу ничего не ответил.

Он смотрел куда-то в глубину залы и даже не заметил, когда маркиз, безмолвно поклонившись, удалился из дворца.

Только шум отъезжающего экипажа вернул его к действительности.

Но эта действительность была ужасна.

Всю жизнь его преследовали семейные неурядицы.

Красавица-жена, не свободная от упрека, продолжала вести легкомысленный образ жизни. Как один из сподвижников великих реформ страны, принц много путешествовал по Европе вообще, а в особенности долго пребывал в Вене, где его помнят и по настоящее время, и такое поведение принцессы не могло ему нравиться.

Новый удар судьбы поверг его в такой ужас, какого он еще не испытывал во всю свою жизнь.

Он вышел как-то бессознательно в парк и пошел бродить по окраинам. Вся природа, деревья и цветы, даже солнце как бы потускнели. Его окружал душевный мрак, непроглядная тьма. Долго он блуждал по парку, пока не очутился около «Аллеи смерти».

Вдали его взор привлекала разрушенная погода с ее едва уцелевшими частями резной крыши. Прошел час, другой, наступил наконец вечер.

Вечернее солнце освещало дочти развалившуюся пагоду. Где- то раздавалось тихое, монотонное пение, крик совы нарушал общее молчание природы.

Принц продолжал стоять, глубоко задумавшись.

Стемнело.

На одной из крыш пагоды показался желтый фонарь; затем другой, третий.

Принцу показалось, что море огней вот-вот окружит все крыши многоэтажной погоды и что сама руина медленно надвигается на него по «Аллее смерти», угрожая раздавить, уничтожить.

Сторожа ночью подобрали принца в бессознательном состоянии.

Немедленно было послано за доктором, который на вопрос Мароу грустно покачал головой и молча прописал рецепт.

— Паралич, излияние крови в мозг, коматозное состояние… — бормотал доктор под нос.

Лед, прописанный доктором, был доставлен из английского холодильника и в мешках положен на голову больного.

Мароу не отходила от ложа больного.

От времени до времени она прерывала свои заботы, отправляясь в свою любимую комнату поплакать о сыне.

О болезни принца было доложено микадо, который продолжал ежедневно интересоваться судьбой этой семьи, посылая даже своего лейб-медика на консультации.

Тем временем маркиз Ито послал в Париж подробные инструкции.

Временно отлучившегося магараджу Ташидзу известие о смерти принца и исчезновении Хризанты привело в неистовую ярость.

— Мщение, — кричал он, — мщение, я сотру с лица земли этого негодяя, я не допущу, чтобы дочь моя стала игрушкой в руках какого-то барона!

Магараджа явился во дворец Коматсу, когда уже миновал острый процесс болезни принца.

Он долго увещевал рыдавшую Мароу, говоря ей, что их дочь вернется и что было ошибкой отпускать такую юную, недостаточно благоразумную девушку без надзора в этот западный Вавилон, именуемый Парижем.

Магараджа также навестил принца, высказав ему свое искреннее сожаление и внушив ему бодрость к уверенность, что дочь скоро вернется.

XIX. Приготовления к похоронам

Утренние газеты Парижа уже сообщили о романической дуэли, об исчезновении принцессы и бароне фон-дер-Шаффгаузене. Бульварные репортеры сочинили целую легенду о причинах дуэли и в этих пространных измышлениях принцесса Хризанта фигурировала то в роли сердцеедки и ослепительной красавицы-японки, то в виде жертвы коварного искусителя Дон-Жуана.

Тем временем в посольстве шли приготовления к похоронам.

По японскому обычаю, труп, доставленный в посольство, был при-служниками-кавасами обмыт горячей водой.

Покойного усадили на обширном кресле, поджав ему ноги я привязав руки к ґруди. Чтобы придать трупу большую устойчивость, голову привязали цветными желтыми лентами к спинке кресла.

На колени ему положили бархатную подушку золотистого цвета, на которой красовался императорский орден Хризантемы.

Принц был одет в белое парчовое кимоно и, благодаря этой яркой одежде, бронзовое лицо его казалось еще темнее.

Благовонные масла, которыми было натерто тело покойного, распространяли удушливый аромат.

По распоряжению маркиза, труп был внесен в малую домашнюю кумирню.

Слух о смерти принца привлек много любопытных.

Около отеля посольства, на авеню Марсо, толпился народ и энергичному швейцару приходилось чуть не вступать в борьбу с лицами, настойчиво требовавшими, чтобы их впустили.

Японцам, явившимся отдать последний долг умершему, швейцар говорил, что в 9 часов вечера будут допущены в кумирню одни лишь японские подданные и то по билетам, которые могут получить у генерального консула.

Малая кумирня, едва вмещающая сто человек, приводилась в торжественный порядок.

Торопливо заправлялись разноцветные лампионы, размещенные вокруг потолка, привозились тропические растения, из которых вокруг траурного кресла устраивался живой грот.

В углу виднелось изваяние Будды вышиной в два метра. Фигура покоилась на облицованном ониксом цоколе и подавляла своими крупными размерами.

По стенам были развешаны разные барельефы, загороженные решетками.

Кресло стояло на маленькой эстраде, покрытой серебряной парчой и зеленью.

Вся кумирня была устлана ветками ельника и мирта.

В знак принадлежности принца к роду микадо, у ног его был положен венок из живых хризантем.

Прибывший священнослужитель кумирни долго лежал ниц черед траурным креслом.

Два младших прислужника каждый раз после земного поклона помогали ему приподняться.

Через час бонза ушел и два младших прислужника, облаченные в белые кимоно, поместились по обеим сторонам траурного кресла.

XX. Чейты

Несколько сот лет тому назад одну из сект буддийского толка посетил старец. Он много странствовал по разным азиатским владениям и ознакомился с сектой тугов.

Туги, т. е, душители, в Индии играли в свое время громадную роль, приводя в страх даже могущественных европейских властелинов.

Безропотно подчиняясь главе своей секты, они распространяли террор, наводя страх на мирное сельское население.

В Японии чейты являлись сколком той же секты тугов, продолжая основные идеи и способы жертвоприношений живых людей богине Смерти, подобно самим тугам.

Соединившись с буддийскими монахами, они основали свою веру, но деятельность их была преимущественно политическая и они подчинялись своему главному бонзе с таким безусловным послушанием, какое нам известно лишь у иезуитов прежнего времени.

В силу своего устава часть чейтов вращалась в разных слоях общества, занимая в армии, во флоте и среди чиновников разных учреждений подчас довольно видные места. Это, однако, не мешало им безусловно подчиняться своему бонзе, которого они называли Чей-И.

Они также признавали шесть парамитов буддизма: милостыню, обеты, терпение, усердие, созерцание и мудрость.