Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка - Том Вулф

— Я тогда только-только прибыл из Сакраменто. и предполагалось, что я ничего не должен знать. Я считался туристом, но моя машина была куда более дикой, чем у всех остальных. Помню, как-то вечером один парень подъезжает ко мне на спортивном автомобиле без дверных ручек. Тачка выглядела круто, но парнишке приходилось пинать дверцу изнутри, чтобы ее открыть. Видел бы ты выражение его лица, когда он увидел мою машину. Ведь у меня была почти такая же тачка, только с электрическими кнопками.

Реальное действие, впрочем, представляли собой гонки на скорость, которые проводились по-тихому, очень по-тихому, нелегально.

— Мы все собирались у «Пиккадилли» или где-то еще, и ребята начинали друг друга подначивать. Знаешь, один парень подходит к машине другого, оглядывает ее сверху донизу с таким видом, как будто она вся сплошь заплесневелый кусок дерьма, а затем говорит: «Хочешь прокатиться?» Или, если он имел на того парня зуб и хотел устроить особенно крутое состязание, он говорил: «Хочешь за розовые права прокатиться?» Регистрационные карточки на машинах были розовые — другими словами, победитель получал машину проигравшего. Ну вот, и после того, как несколько парней бросали друг другу вызов, все выезжали на один из отрезков Сепульведа-бульвар или на старую двухрядную автостраду в Комптоне, и ребята ставили свои машины по разные стороны от центральной линии. Гнались они четверть мили. Это была сущая дикость. Порой вечерами по обочинам дороги, желая понаблюдать, собиралась добрая тысяча подростков, парней и девчонок. Все рассаживались на бортах своих машин, направив фары на автостраду.

Но, черт возьми, что происходило, если в этот самый момент по автостраде случалось проехать какому-нибудь вполне обычному автолюбителю?

— Ну, мы перекрывали автостраду с обоих концов, а если какому-то парню все равно до смерти хотелось проехать, мы ему говорили: «Вот что, мистер, очень скоро сюда по обеим полосам дороги со страшной скоростью примчатся две машины, и у вас при всем желании не будет возможности между ними протиснуться, зато у вас определенно появится возможность выбрать, в какую из них впилиться». Понятное дело, услышав это, автомобилисты всегда разворачивались, а через какое-то время туда прибывала полиция. Вот тогда начиналось настоящее зрелище. Все запрыгивали в свои машины и разъезжались в разные стороны. Некоторые парни чесали прямо по полю. И, естественно, раз наши машины были так форсированы, полицейским никогда не удавалось никого поймать. А затем, как-то вечером, на нас наехали прямо у «Пиккадилли». Это случилось в пятницу. Полиция подкатила и просто принялась грузить всех в фургоны. Я сидел в машине вместе с полицейским, который тогда был не на дежурстве (вообще-то он сам был форсажником), иначе меня бы тоже свинтили. Субботним вечером все опять вернулись к «Пиккадилли», чтобы обсудить случившееся, а полиция снова нагрянула и забрала триста пятьдесят человек. В тот раз с «Пиккадилли» было капитально покончено.

С того самого момента, когда он в возрасте восемнадцати лет оказался сам по себе в Лос-Анджелесе, Баррис уже никогда не занимался ничем, кроме самодельных автомобилей. Никакой другой работы он вообще никогда не делал. Поначалу Баррис работал в магазине, торгующем автомобильными корпусами и запчастями, куда его взяли по причине того, что уйма подростков подкатывала туда с просьбами типа «сделайте мне здесь то, а здесь се». Владельцы магазина не очень представляли себе, как сделать «то и се», ибо все это относилось к эзотерическому миру тинейджеров. Поначалу Баррис почти ничем особенным там не занимался. Хотя если вспомнить других парней, с которыми я уже на сегодня поговорил, то никто из них не считал, чтобы все это дело их хоть когда-то особенно напрягало. У всех у них имелась какая-то своя магическая экономика или что-то в таком духе. Так или иначе, в 1945 году Баррис открыл свою собственную мастерскую на Комптон-авеню, что в Лос-Анджелесе, и занимался там исключительно переработкой и созданием самодельных машин. Тогда на это существовал очень большой спрос. Однако особого пота проливать не приходилось, сказал мне Баррис. Очень скоро он уже заколачивал 100 долларов в неделю.

Большая часть работы, которую Баррис проделывал, включала в себя модификацию детройтских автомобилей — стабилизацию и уплотнение. Стабилизация означает понижение верха автомобиля, подведение его ближе к линии капота. Уплотнение означает понижение самого кузова, чтобы он оказался между колесами. Обычно также отдирают всю хромировку заодно с дверными ручками и прикрывают отверстия для колес в задней части. В то время парням нравилось, чтобы корпус был опущен сзади и слегка приподнят спереди, хотя сегодня все обстоит как раз наоборот. Кроме того, в ту пору лобовое стекло разделялось стойкой, а потому стабилизация придавала автомобилю очень зловещий вид. Это самое лобовое стекло всегда напоминало пару узких, похожих на щелочки глаз. И я думаю, что именно это больше всего остального отвлекало окружающих от того, чем Баррис и его коллеги действительно занимались. У форсажников в то время была жуткая репутация, и между форсажниками и владельцами переделанных автомобилей не проводилось никакой линии, потому что, если уж говорить откровенно, и те и другие были просто маньяками, повернутыми на скорости.

Таков был стабилизационно-уплотнительный «меркюрийский» период Барриса. Модели «меркюри» были самыми его любимыми. Все парни знали стиль моделирования Барриса, и у него оказывалась уйма работы. На самом же деле, в чисто формальном смысле, он предпринимал попытку достичь той обтекаемости, которую абсолютно забросили в Детройте. Будучи модифицированными, некоторые старые модели «меркюри» становились более обтекаемыми, нежели любая стандартная модель, которую на тот момент выпустил Детройт. Многие из машин, которые Баррис модифицировал, имели очень изящный наклон к заднему окну — особенность, которую в тот же самый год дизайнеры подхватили и вложили в «фастбэки» «риверов», «стингреев» и еще нескольких автомобилей.

В этот период у Барриса и других модификаторов вообще-то не имелось достаточно капитала, чтобы конструировать множество совершенно оригинальных машин, зато они становились все более и более радикальны в модификации детройтских автомобилей. Они делали такие вещи, какие Детройт стал делать лишь годы спустя — «плавники», «пузырчатый верх», парные фары, скрытые фары, «французские» фары, даже низко подвешенный корпус. У одного только Барриса автоконструкторы стырили штук двадцать оригинальных дизайнов. Одним из таких его новшеств, к примеру, являлось то, как выхлопные трубы теперь выходят через задний бампер или крыло. Другим — та форма пули (или, если кому-то так приятнее, форма женской груди), которую приобрели передние бамперы «кадиллаков».

Баррис имеет полное право говорить «стырили», потому что большая часть этих двадцати дизайнов до мельчайших подробностей соответствует его моделям. Три года тому назад, когда Баррис оказался в Детройте, он встретился там с уймой автомобильных дизайнеров.

— Я был поражен, — сказал он мне. — Они могли запросто рассказать мне про машины, которые я построил еще в 1945 году. Они знали все про «студебекер» выпуска 1948 года с четырьмя дверцами, который я перемоделировал. Я тогда стабилизировал верх, опустил капот — и в результате получилась очень симпатичная на вид машина. А та «пузырчатая крыша», которую я сделал в 1954 году, — они и про нее все знали. А мы все это время думали, что они там лишь презрительно на нас посматривают.

Мне кажется, что даже сегодня, общаясь с кинозвездами, автопроизводителями и всевозможными людьми, находящимися, образно говоря, «снаружи их мира», и сам Баррис, и уж совершенно определенно остальные его коллеги по-прежнему психологически чувствуют себя очень некомфортно, ощущая частью отчужденной тинейджерской преисподней, в которой они выросли. Все это время ребята несли факел Дионисийской Обтекаемости. Они были американскими дизайнерами барочного модерна, а ведь сейчас, как ни странно, «серьезные» дизайнеры, лучшие англо-европейские дизайнеры еще только-только к этому подходят. Взять хотя бы Сааринена, особенно показателен в этом отношении его терминал «Трансуорлд Эр Лайнз» в международном аэропорту Кеннеди. В последние несколько лет этот человек вплотную подошел к барочному модерну.

Довольно интересно, что конструкторы самодельных машин, подобно фанатам спортивных автомобилей, всегда хотели иметь на них как можно меньше хромировки — хотя две эти группы и руководствуются совершенно разными идеалами. Владелец спортивного автомобиля считает, что хромированная отделка не стыкуется с «классическим» видом машины. Другими словами, он хочет упростить всю эту штуковину. А конструктор считает, что хромировка не стыкуется кое с чем иным — с роскошной барочной Обтекаемостью. Народ, владеющий спортивными машинами, хихикает над «плавниками». Конструкторы же их обожают. Если смотреть на них, руководствуясь барочным стандартом красоты, «плавники» кажутся вовсе не такими уж и дрянными. Они, если пожелаете, воплощают в себе вдохновение, этакое чудесное, фантазийное протяжение кривой линии, а поскольку автомобиль в Америке так или иначе представляет собой наполовину фантазию, некое барочное протяжение «эго», то для «плавников» всегда можно соорудить неплохой аргумент.