Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб

Эстер чуть заметно кивает, не вполне его понимая.

— Ранен стрелами?! Господи боже, неужели где-то до сих пор живут подобные дикари? — выдыхает она. — У вашего Уильяма, наверное, львиное сердце.

— Мой младший брат Джон всего три года назад окончил Оксфорд, у него диплом с отличием по медицине. Он постоянно живет в Ньюкасле, где усовершенствовал новый хирургический метод удаления… э-э-э, запамятовал. Кажется, селезенки? Совсем забыл. В общем, какого-то органа, — говорит он, беззаботно взмахивая рукой.

— Боже, какая у вас талантливая семья! — с восхищением восклицает Эстер. — А ваш отец такой же выдающийся человек?

— О да. Он тоже служил в армии, больше сорока лет, многие годы был губернатором в Индии, пока пошатнувшееся здоровье не вынудило его вернуться в более умеренный климат. Отец на самом деле великий человек. Он ни разу не позволил никому из сыновей потерпеть поражение, — отвечает Робин Дюрран, и лицо его несколько мрачнеет.

— С подобным человеком, наверное… трудно уживаться? — отваживается спросить Эстер.

Робин глубоко вздыхает, как будто размышляя над вопросом, затем качает головой.

— Вовсе нет! На самом деле он душка. Я просто хотел сказать, что он всегда учил нас верить в себя, выкладываться на полную катушку. С подобным воспитанием ребенку легче добиться успеха, — поясняет он.

Эстер слегка краснеет, смущенная тем, что неверно его поняла.

— Что ж, очевидно, вы преуспели в… теософии. — Она улыбается. — Я знаю, что на Альберта ваша лекция произвела глубокое впечатление…

— Боюсь, избранная мною сфера деятельности не из тех, какие отцу легко понять. И как мне кажется, точно не из тех, где о человеке можно сказать, что он преуспел, — здесь мы имеем дело с братским человеку творением, с единением равных, с принесением в жертву гордости и личной корысти, — совершенно серьезно отвечает мистер Дюрран.

— Да-да, конечно, разумеется. — Эстер кивает. В короткую паузу вклинивается скрип и щелканье садовых ножниц. — О, кажется, я слышу велосипед Берти! — восклицает она с некоторым облегчением.

Альберт широко улыбается, пожимая руку Робину Дюррану, его лицо пылает от волнения, и Эстер даже не помнит, чтобы когда-нибудь видела его таким. Уж точно не в день их свадьбы, когда на его лице была написана испуганная сосредоточенность, как будто он ужасно боялся сделать или сказать что-нибудь не то. Она рада видеть его таким воодушевленным и с жаром пожимает ему руку, когда он останавливается рядом с нею.

— Вы, конечно же, хотите осмотреть место. Низину на заливном лугу. Я сомневаюсь, правда, что мы с вами увидим кого-то из элементалей сейчас, когда уже так поздно и солнце стоит высоко. Я впервые увидел их на заре, в точности в тот час, который вы в своей лекции называли наилучшим, — говорит Альберт.

— Я действительно охотно осмотрел бы место, — кивает Робин Дюрран. — Но нет нужды идти туда сейчас, если из-за этого придется задержать обед. Что скажете, миссис Кэннинг?

— О, обед не придется задерживать. Ты ведь не станешь возражать, Этти? Это не отнимет у нас много времени, — произносит Альберт раньше, чем Эстер успевает раскрыть рот. Он не сводит глаз с Робина Дюррана, пока говорит, хотя и наклоняет голову к жене, как бы понимая, что так полагается.

— Конечно не стану. Можете делать все, что считаете нужным, джентльмены, — отвечает Эстер. — Я скажу миссис Белл, чтобы подавала обед не в час, а в два. Насколько я знаю, в духовке дожидается отличная баранья лопатка.

— Возможно… я покажусь невежливым, но не могли бы вы также передать кухарке, что я не ем мяса ни в каком виде. — Мистер Дюрран улыбается несколько несмело.

— Не едите мяса? — восклицает Эстер раньше, чем успевает вспомнить о манерах.

— Именно так, не ем. Теософия учит нас, что частица животной природы съеденного скота физиологически входит и сливается с человеком в процессе поглощения его плоти, таким образом огрубляя, утяжеляя разум и тело и сильно затормаживая развитие внутренней интуиции, внутренних сил, — поясняет теософ с обезоруживающей улыбкой.

Эстер на мгновение теряется. Она смотрит на Альберта, который спокойно набрасывает на плечи легкое пальто и хлопает по карманам, убеждаясь, что не забыл носовой платок.

— Что ж, хорошо. Отлично. Конечно, я передам, — бормочет она, почему-то побаиваясь реакции Софи Белл.

Мужчины шумно покидают дом, и, когда дверь за ними захлопывается, Эстер неожиданно остается в полной тишине. Она стоит у окна прихожей, глядя, как они идут по тропинке и сворачивают к лестнице через изгородь. Альберт все время с живостью говорит о чем-то, быстро жестикулируя; Робин Дюрран шагает степенно, высоко подняв голову. Эстер делает глубокий вдох и коротко выдыхает. Как бы ей хотелось, чтобы они позвали ее с собой. Альберт не обернулся у ворот и не помахал, как обычно.

Кэт, стоя у окна гостиной, видит, как уходят мужчины, и на минутку подставляет лицо под солнечные лучи. Она очень хочет согнать с кожи серый оттенок, выжечь его без остатка солнечным светом. Она уже обратила внимание на здешних фермерских жен и детей — какие у них румяные, золотистые лица и веснушки, похожие на крупицы тростникового сахара! Вот такой она хочет быть. Когда она рядом с Джорджем, то холод вытекает из нее. Тот самый холод, смертоносная, липкая гниль. Воспоминания, полные страха и боли. Джордж и солнце — вот два источника жизни, которые помогают ей двигаться и днем и ночью. Она отворачивается от окна и продолжает вытирать пыль, медленно возя мягкой тряпкой по рельефам резного кресла. Ей нравится ощущение гладкого дерева под рукой. На столе письмо, которое писала Эстер, когда пришел Робин Дюрран. Письмо, из-за которого жена викария покраснела, отложив перо. Кэт неторопливо подходит и останавливается перед столом, читая письмо.

Она читает о том, что ее хотят проверять по ночам, спит ли она. От этого сердце подскакивает куда-то к горлу и начинает сильно колотиться. Эстер чувствует, как ее заполняет ярость, ей не хватает воздуха. Чтобы ее проверяли, надзирали за нею, держали в заточении! Она тяжело дышит, слишком рассерженная, чтобы ощутить признательность Эстер за заботу о ее здоровье, за беспокойство из-за ее возможной скрытой болезни. Когда она дочитывает последний абзац, недоверчивая улыбка растягивает рот. Она едва не смеется вслух — не потому, что она бессердечная, — просто повстречать в одном предложении викария и спаривающегося жеребца… В следующий миг она слышит шум за дверью и спешно отходит от стола. Тряпка для пыли зажата под мышкой, и она не успевает взять ее в руку, не успевает притвориться, будто все это время невинно вытирала пыль, когда входит Эстер. На лице жены викария написано смятение, однако при виде Кэт она неуверенно улыбается. Кэт улыбается в ответ, быстро и сдержанно, и спешно выходит из комнаты.

Конечно, их с Тэсс застукали. Однажды воскресным днем их увидел один из лакеев, когда они раздавали брошюры у штаб-квартиры Либеральной партии. Точнее, пытались раздавать. Мужчины проходили мимо, грубо отпихивая их руки, шагали прямо на них, будто бы они стали невидимками. Один или два кинули на них угрюмые взгляды, бормоча: «Какой позор!» На них было подобие униформы, какую они соорудили сами как могли: с правого плеча спускалась наискосок лента зеленого, белого и пурпурного цвета. Ленточки тех же цветов украшали тульи шляпок. Они не могли себе позволить обязательные белые платья для гольфа, которые стоили семь шиллингов и шесть пенсов, не могли позволить короткие дерзкие юбки, зелено-пурпурные, длиной всего лишь до лодыжки. Они были из рабочего класса, и это было очевидно всем, однако в них так же безошибочно узнавались суфражистки.

Они держались рядом, работая бок о бок, смеялись в ответ на грубость мужчин, отпускали замечания по поводу их фигур и одежды, их надутости и прилизанности. Ни один, конечно, не взял брошюры, но девушки все равно выкрикивали свои лозунги и умудрились впихнуть агитационную литературу нескольким проходившим мимо женщинам. Потом Кэт заметила, что в их сторону движется по улице Барни, запихивая в карман только что купленную пачку сигарет. Она на мгновение замерла, понимая, что он узнал их, увидела, как изменилось выражение его лица. Он, конечно, не остановился, чтобы заговорить с ними, он ни за что не подошел бы к ним на публике. Однако, проходя мимо, он с трудом сдерживал радостную ухмылку от своего открытия. Барни был легко возбудимым, он обожал доставлять неприятности людям, «подтрунивать», как это называл он сам. И Тэсс, и Кэт пришлось отбиваться от его ухаживаний, когда он появился в доме на Бротон-стрит, поэтому он обозвал их «сапфистками» и его похоть сменилась враждебностью.

Весть о том, чем занимаются на улице горничная и вторая помощница кухарки, Барни сообщил экономке, затем она стала известна дворецкому и наконец дошла до Джентльмена. Он вызвал их обеих к себе в кабинет. Тэсс тряслась всем телом, от кудряшек до стоптанных подметок на туфлях, но Кэт стиснула ей руку и решительно вздернула подбородок. Она знала, что ее так просто не выгнать. Мать объяснила ей это перед смертью.