Сюрприз в рыжем портфеле (сборник) - Борис Егоров

И я пользуюсь. И я обращаюсь. На телеэкране возникают девушки, красота которых порою далеко превосходит сказочных принцесс, и отвечают, что вылет ни в коем случае не задерживается.

Багаж обработан. Я зарегистрирован. Я уже расправил крылья.

А лететь — одно удовольствие. Ну, например, рейс в Тбилиси.

Только сел в самолет «Ту-104», пососал конфетку, выпил стакан лимонада, почитал газету, и уже стюардесса объявляет:

— Справа вы видите Эльбрус.

Потом:

— Слева вы видите Казбек.

А дальше в салоне зажигается табло: «Не курить!» Это значит — самолёт идёт на посадку. И через считанные минуты он касается колёсами раскалённых плит тбилисского аэродрома.

Аэрофлот с каждым годом приобретает всё большее количество ревностных ценителей его услуг. Это пассажиры-новаторы.

Существуют, однако, пассажиры-консерваторы. Они цепко держатся за купированный железнодорожный вагон. И не потому, что страшатся лететь на самолёте. Нет. Это люди степенные, неторопливые, исповедующие проверенный принцип «тише едешь — дальше будешь». Они отличаются от суетливых, всегда спешащих авиапассажиров более крепкими нервами и более закалённым здоровьем. Их не сломит застойная духота нагретого жарким солнцем цельнометаллического вагона. Они спокойно спят, лёжа на жёсткой полке. Они могут спать сидя и даже стоя, прислонившись к стенке.

Но главное их достоинство в том, что это люди очень любопытные, и в споре с поклонниками Аэрофлота они всегда выставляют неотразимый довод:

— Что с самолёта разглядеть можно? Только облака. А мы любим посмотреть, где едем, природой полюбоваться.

Этот довод действительно нельзя не принять в расчёт.

Железнодорожный пассажир, если только он не спит, обязательно стоит у окна, и глаза его жадно рассматривают всё: ползущий по полю трактор, курящиеся терриконы, мелькающие в окнах скромные полустанки «и на холме средь жёлтой нивы чету белеющих берёз»

Я не принадлежу к числу тех, кто считает себя приверженцем МПС, но не могу забыть, как ехал прошлой весной из Москвы в Симферополь. Буйно цвела сирень по краям железнодорожного полотна, всю дорогу поезд мчался сиреневым коридором. А когда он останавливался на маленьких станциях, мы слушали, как пели жаворонки

Нет, можно понять лирическую, созерцательную натуру железнодорожного пассажира, пассажира-консерватора.

Много дорог есть на свете. Одной из них едет Костя Ромашкин. Сейчас ночь. Он сидит на скамейке в общем вагоне, положив на колени портфель, и дремлет. Пассажир как пассажир. Дорога как дорога.

А я хочу рассказать вам о дороге, о какой вы не знаете. И она меня очень волнует, она не может не волновать, не натолкнуть на размышления, порою очень грустные.

Протяжённость этой дороги небольшая. Дорога начинается там, где самосвалы — «МАЗы» Однотрубненского рудника — становятся под экскаватор, чтобы взять в свой кузов землю, и оканчивается там, где эту землю сбрасывают, — в отвале. Официально дорога называется «Карьер — отвал», неофициально шофёры именуют её «Васька, жми до отвала!»

Вот как описала её Сусанна Сударченко: «По неоглядной степи ровной широкой лентой пролегла дорога. По ней от карьера до отвала с утра до ночи, обгоняя друг друга, с грохотом и рёвом, с парующими радиаторами мчатся тяжёлые «МАЗы». Шофёры соревнуются за право сверхплановой ездки. Тот, кто сделал лишнюю ездку, получает красный вымпел. За следующую — второй. Здесь новая жизнь, здесь новые скорости. Люди берут у техники больше, чем она может дать. Дорога… Её просто невозможно перейти. Если вы на горизонте заметили самосвал — стойте! Через мгновение он метеором пролетит мимо вас. Это дорога без орудовцев, без регулировщиков. Регулирует здесь всё только одно — трудовое вдохновение!»

Да, действительно, самосвалы обгоняют друг друга — и перейти дорогу почти невозможно. Они и впрямь проносятся с грохотом и рёвом. И радиаторы паруют. Таких автомобильных гонок до этого никто не лицезрел. Только чем тут восторгаться?

В стороне от большой шумной дороги, где проходят гонки на красный вымпел, за леском — чтобы подальше от посторонних, случайных глаз — стоят двести разбитых, загнанных на ухабах «МАЗов»: отъездились, отвоевались, отсоревновались.

Росомахин назвал это место «складом временной консервации». На самом деле это кладбище. Здесь и тишина стоит, как на сельском погосте. Только шмели жужжат.

Погост обнесён колючей проволокой, вдоль которой ходит с двустволкой сторож дед Пантелей. Охраняет машины, чтобы их не раскулачили. А что в них «кулачить»? Винтика живого у этих существ не осталось, и впереди их ждёт мартеновская печь.

Ходит дед Пантелей днём, ходит ночью. Как ему только ночью не страшно: если отойти в сторону, то при тусклом лунном свете накренившиеся кузова машин напоминают старые огромные гробницы…

А Васьки тем временем жмут до отвала.

Стой, Васька, не жми, дай тормоз! Кому нужно это соревнование? За лишнюю ездку ты получишь лишний рубль и вымпел на радиатор?

Но ведь машина-то стоит дороже! Её вынянчили, дали ей путёвку в жизнь тысячи рабочих рук. И вовсе не для того, чтобы трескались оси, плавились подшипники и паровали радиаторы.

Росомахину твоей машины не жаль. Он говорит:

— Наша стройка великая. Москва новые пришлёт.

Так хоть ты пожалей машину. Подожди, пусть остынет мотор. Он ведь как сердце: и его инфаркт хватить может, хотя он и железный.

Я спрашиваю: кому нужно такое соревнование? И думаю но только о Росомахино, об автомобильных гонках тяжёлых самосвалов» о «ведомство» деда Пателея.

Но крикуны кричат: «Мы отличились!» Ах, как любит они кричать! Из одного сельского района, судя по газетам, каждый год приходят триумфальные реляции: «Отсеялись на неделю раньше прошлогоднего». Каждый год на неделю раньше, чем в предыдущий… Когда же они теперь сеют в январе, что ли?

Крикун любит ходить в именинниках, и, вместо того, чтобы засучить рукава и добросовестно работать, он придумывает почины. Почин почину рознь. Советские рабочие и инженеры прославились многими хорошими починами. Но от крикуна хорошего не жди. Он сидит за канцелярским столом, и в его худосочном мозгу рождаются идеи, которые, по его расчёту, должны принести ему лавры: «каждый бережёт свой станок», «движение за ритмичную работу», «мастер помогает рабочему». А между прочим, помогать рабочим — первая обязанность мастера. Ритмичная работа — это обыкновенный закон производства. Что же касается станков, то до сих пор честные рабочие их всегда берегли, а не ломали Исключение составляют лишь растяпы, невежды и лоботрясы.

Крикун обожает декорум. Он вешает таблички, плакаты, ставит вымпелы, где надо и где не надо.

Вспоминаю большой гастроном, где на всех прилавках алели вымпелы: «Вас обслуживает бригада коммунистического труда».

Благодушно улыбаясь, директор гастронома сказал мне:

— Так что у нас все бригады коммунистические. Мы уже всего достигли. Даже не знаем, куда дальше идти…

Вымпел стоял и на прилавке, где юркий человечек торговал водкой и селёдкой. Ему присудили высокое звание за то, что при проверке селёдочных чеков обнаружили исключительную честность продавца и точность его вычислений. Чеки были такие: рубль двадцать девять, рубль тридцать семь, рубль сорок одна, девяносто восемь копеек.

А зря присудили этому самородку-вычислителю столь высокое звание. Он жестоко обсчитывал покупателей, и

ОБХСС вскоре раскрыл его манипуляции. Он совсем не был сродни тем феноменам, которые мгновенно множат в уме пятизначные цифры. Бросив селёдку на весы, он восклицал: «рубль сорок девять», «рубль семнадцать». Если бы он называл только круглые цифры, допустим рубль пятьдесят, то у покупателей могла возникнуть мысль, что их обсчитывают… Жуликоватый продавец называл бессомненные магические числа.

Войдя в азарт, любители поскорее отчитаться и прослыть передовиками могут нарубить столько дров!

Для чего? Для того чтобы не подкачать в соревновании по сбору металлолома, получить знамя и премии.

Соревнование вошло в нашу плоть и кровь. Дух соревнования, дух беспредельной увлечённости трудом, стремление сделать лучше и больше движет миллионами. По великов и святое надо всегда ограждать от выскочек, авантюристов и пошляков.

Я рассказал о дороге «Карьер — отвал». И не хочу, чтобы у читателей сложилось впечатление, что я не люблю эту дорогу.

Нет, я люблю её. И когда я на неё смотрел, то она вызывала у меня живую ассоциацию дороги в будущее. По ней, по этой дороге, перевезены тысячи и тысячи кубометров земли. Здесь работает множество людей — экскаваторщиков, механиков, водителей, которые приверженностью родному делу, упорством и бескорыстным служением Родине заслуживают самого высокого уважения. Но есть люди, которые на это уважение рассчитывать не могут — ни на моё, Ни на твоё, дорогой читатель.