Мировая война Z - Макс Брукс

Кроме того, нам строго приказали не брать с собой гражданских. Хуже того, приказали не говорить им о своем уходе! Какая-то чушь. Они хотели, чтобы мы отступили в Шлезвиг-Гольштейн, но оставили беженцев? Хотели, чтобы мы бросили все и сбежали? Должно быть, какая-то ошибка.

Я запросил подтверждение. И получил его. Запросил снова. Вдруг у них не та карта или поменялись коды без нашего ведома (это была бы не первая их ошибка).

И тут я обнаружил, что со мной говорит генерал Ланг, командующий всем Северным фронтом. У него дрожал голос. Я слышал это даже сквозь треск выстрелов. Он сказал, что никакой ошибки нет, что мне надо собрать остатки гамбургского гарнизона и немедленно выступить на север. Не может быть, говорил я себе. Забавно, да? Я принимал все, что происходило вокруг, мертвецов, которые воскресали, чтобы сожрать мир, но это… исполнить приказ, который косвенно приведет к массовому убийству?

Так вот. Я хороший солдат, но я еще и западный немец. Чувствуете разницу? Тем, кто с востока, внушали, что они не ответственны за зверства Второй мировой войны, что они, как добропорядочные коммунисты, не меньше других пострадали от Гитлера. Понимаете теперь, почему скинхеды и неофашисты появлялись в основном на востоке? Они не чувствовали ответственности за прошлое, как мы на западе. Нас с колыбели учили нести позорное бремя прадедов. Нас учили: даже надев военную форму, вы в первую очередь должны быть верны своей совести, невзирая на последствия. Вот как меня воспитали, и вот как я ответил. Я сказал Лангу, что не могу в здравом уме выполнить такой приказ, что не могу оставить людей без защиты. Тут он взорвался. Крикнул, что я буду следовать полученным инструкциям — или меня и моих людей обвинят в измене и накажут «по-русски». До чего мы докатились, подумал я. Все слышали, что творилось в России… мятежи, репрессии, децимации. Я оглянулся на всех этих мальчиков восемнадцати-девятнадцати лет отроду. Уставших и напуганных, сражающихся за свою жизнь. Я не мог так с ними поступить и отдал приказ об отступлении.

— Как они отреагировали?

— Жалоб не было. По крайней мере не слышал. Они немного поспорили между собой. Я притворился, что не замечаю. Они исполнили свой долг.

— А гражданские?

(Пауза).

— Мы получили все, что заслуживали. «Куда вы? — кричали нам из домов. — Вернитесь, трусы!»

Я пытался отвечать, говорил: «Мы придем за вами. Вернемся завтра с подкреплением. Просто оставайтесь на месте мы вернемся завтра».

Они не верили.

«Мерзкий лгун! — крикнула какая-то жен шина. — Из-за тебя умрет мой ребенок!»

Большинство не пытались следовать за нами, они слишком боялись зомби на улицах. Пара храбрецов вскарабкалась на наши бронетранспортеры и попробовала вскрыть люки, мы их сбросили. Нам пришлось закрываться, потому что из домов в нас начали кидать всякую всячину — лампы, мебель. Одного из моих людей ударило полным ночным горшком. Я слышал, как по люку моего «Мардера» чиркнула пуля.

На пути из города мы прошли мимо расположения последнего из новых подразделений быстрого реагирования. Их сильно потрепало в начале недели. Я тогда еще не знал, что они были одними из тех, кого решили пустить в расход. Эти люди прикрывали наше отступление, чтобы за нами не увязалось слишком много зомби или беженцев. Им приказали держаться до конца.

Их командир сидел на башне своего «Леопарда». Я его знал. Мы вместе участвовали в компании НАТО С ВС в Боснии. Наверное, будет слишком сентиментально сказать, что этот парень спас мне жизнь, но он принял-таки сербскую пулю, которая определенно предназначалась мне. В последний раз я видел его в больнице, в Сараево, он смеялся, что выберется из этого дурдома, который какой-то недоумок назвал страной. И вот встреча на разбитой дороге в сердце собственной страны. Мы встретились взглядами и отдали друг другу честь. Я нырнул обратно в БТР и притворился, что изучаю карту, чтобы водитель не увидел моих слез. Когда мы вернемся, пообещал я себе, я прикончу этого сукина сына.

— Генерала Ланга…

— Я все распланировал. Я ничем не покажу гнева, не вспугну его. Доложу обстановку и извинюсь за свое поведение. Наверное, он захочет поговорить со мной по душам, попытается объяснить или оправдать отступление. Хорошо, думал я, терпеливо его выслушаю, пусть расслабится. Потом, когда Ланг встанет пожать мне руку, я вытащу пистолет и выбью его восточные мозги прямо на карту того, что было нашей страной. Может, вокруг будет стоять весь личный состав, все эти «шестерки», которые «только выполняли приказ». Я бы пристрелил их всех, прежде чем они успели бы уложить меня! Это было бы превосходно. Я не собирался строевым шагом проследовать в ад, как какой-нибудь сопляк из гитлер-югенд. Я бы показал генералу и всем остальным, что значит быть настоящим Deutsche Soldat.

— Но этого не случилось.

— Нет. Я пробрался в кабинет генерала Ланга. Я и мои люди последними перешли канал. Он ждал этого. Как только поступил доклад, он сел за стол, подписал пару приказов, запечатал в конверт письмо для семьи и пустил себе пулю в голову.

Козел. Теперь я ненавижу его даже больше, чем по дороге из Гамбурга.

— Почему?

— Потому что теперь я понимаю, отчего он поступил так, как поступил. Теперь мне известны детали плана Прочнова.[29]

— Неужели, поняв это, вы ему не посочувствовали?

— Шутите? Именно поэтому я его и ненавижу! Ланг знал, что это только первый шаг и нам понадобятся такие люди, как он, чтобы выиграть войну. Чертов трус. Помните, что я сказал о долге перед совестью? Нельзя никого обвинить, ни автора плана, ни командира, только себя. Вам приходится делать выбор и переживать его последствия каждый мучительный день. Ланг знал об этом. Вот почему он бросил нас, как мы тех гражданских. Генерал видел дорогу впереди, крутую ненадежную горную тропку. Нам всем пришлось по ней вскарабкаться, таща на плечах груз того, что мы совершили. Он не смог. Он не вынес тяжести.

В комнате нет окон. Тусклые лампы дневного света выхватывают из тьмы бетонные стены и грязные койки. Пациенты страдают в основном заболеваниями дыхательных путей, многим становится хуже из-за отсутствия нормальных лекарств. Врачей здесь нет, медсестры и санитары, которых тоже на всех не хватает, мало чем могут облегчить состояние больных. Однако в комнате тепло и сухо, а для такой страны в суровую зиму это непозволительная роскошь. Богдан-Тарас Кондратюк сидит на койке в глубине комнаты. Как героя войны, его отгородили от других, повесив простыню на манер ширмы. Он кашляет в платок, прежде чем заговорить.

— Хаос. Я не знаю, как еще это описать. Полная потеря организации, порядка, контроля. Мы только что выбрались из четырех жестоких схваток: в Луцке, Ровно, Новограде и Житомире. Гребаный Житомир. Мои люди обессилели, вы понимаете. Что они видели, что им приходилось делать… и без конца отходим, прикрываем, бежим. Каждый день сообщения о сдаче еще одного города, закрытии еще одной дороги, потере еще одной воинской части.

Предполагалось, что в Киеве, в тылу, спокойно. Предполагалось, что там центр безопасной зоны, хорошо защищенной, полностью обеспеченной, тихой. И что происходит когда мы возвращаемся? Я приказываю отдохнуть и восстановить силы? Починить транспорт, принять пополнение, вылечить раненых? Конечно же, нет. Почему все должно идти по плану? Такого никогда не случалось.

Зону безопасности снова переместили, на сей раз в Крым-Правительство уже переехало… сбежало… в Севастополь. Гражданский порядок рухнул. Киев полностью эвакуировали. Этим занимались военные, или то, что от них осталось.

Нашей части приказали обеспечивать эвакуацию у моста Патона. Это быт первый электросварной мост в мире, много иностранцев приезжало сравнить его с Эйфелевой башней. Город планировал масштабную реставрацию, чтобы восстановить былую славу моста. Но, как и многое в нашей стране, эта мечта так и не сбылась. Даже до кризиса на мосту случались кошмарные пробки. Теперь его заполонили эвакуируемые. Мост собирались закрыть для транспорта, но где обещанные баррикады, бетон и сталь, которые преградят дорогу любому мертвяку? Машины были повсюду, маленькие «лаги» и старые «жигули», пара «мерседесов», а посредине мамонтоподобный грузовик ГАЗ, перевернутый набок! Мы пытались убрать его, зацепить тросом и вытянуть с помощью одного из танков. Ни фига. Что мы могли сделать?

Мы были бронетанковой частью. Да, танки, не военная полиция. Мы так и не увидели ни одного военного полицейского. Нас заверяли, что они будут, но ни я, ни мои бойцы их не видели и не слышали, как и другие «отряды» у всех остальных мостов. Их и отрядами-то назвать смешно. Просто кучка людей в форме, клерки и повара, любой, кого можно было призвать в армию, внезапно оказался ответственным за регулирование движения. Никто из нас не был к этому ютов, не обучен, не экипирован… Где обещанное снаряжение для сдерживания толпы, где щиты, бронежилеты, где водяные пушки? Нам приказали «обработать» всех эвакуируемых. Понимаете «обработать», проследить, чтобы не было зараженных. Но где же долбанные собаки-нюхачи? Как определить зараженных без собак? Что делать, визуально осматривать каждого беженца? Да! Именно это нам и приказали. (Качает головой). Неужели они вправду думали, что перепуганные, отчаявшиеся бедняги, у которых смерть за спиной, а безопасность — мнимая безопасность — всего в паре метров, встанут в очередь и дадут проверить каждый сантиметр своего тела? Неужели они думали, что мужчины будут стоять и смотреть, как мы разглядываем их жен, матерей, маленьких дочек? Вы представляете? А мы попытались. Какой у нас был выбор? Их надо было отделить, иначе никто из нас не выживет. Какой смысл эвакуировать людей, если они принесут с собой инфекцию?