Клодет Сорель - Саша Виленский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну и какой, по-вашему, должна была стать эта система?
— Понятия не имею.
— Так, может, сначала стоило бы иметь понятие, а уж потом обвинять всех и вся — «Пирожок» усмехнулся и добавил: — Разглагольствуете непонятно о чем в данный момент именно вы. А мы как раз и пытались создать некий механизм, да не успели.
— Конечно, не успели. Вы же по поводу каждой запятой в любом указе многодневные слушания устраивали, считая, что это так важно, так принципиально! А мужику в деревне было наплевать на все ваши запятые, потому что он себя прокормить не мог со всеми вашими циркулярами и выпячиванием груди: «Мы всю Европу кормим!». А насчет механизма… Вон, большевички долго не думали, по месяцам не заседали, быстренько создали Чрезвычайную Комиссию, и система заработала как миленькая, без всех ваших хлопот. Наган, знаете, очень способствует убеждению. Можно, конечно, и без него, но это будет выглядеть гораздо менее убедительно.
— То есть, вы считаете, что нам нужно было установить военную диктатуру и расстреливать направо и налево без суда и следствия? Нет, знаете ли, нас можно обвинить в чем угодно, но руки наши чисты. И если вы считаете, что мир и благоденствие можно построить на крови, то вы сильно ошибаетесь! На крови можно построить только рабское подчинение власти. А мы как раз наоборот стремились к тому, чтобы каждый российский гражданин был свободен, так, как свободен любой европеец.
— Ну, во-первых, монархия никак не мешала свободе европейца…
— Монархия — но не самодержавие. Система, которая была в Российской Империи, не могла сама по себе превратиться в конституционную монархию. Просто не позволила бы, невозможно, здесь все построено на рабском подчинении сверху донизу, где каждый принужден исполнять указы начальства, какими бы безумными они ни были, зато сам имеет точно такое же право отдавать безумные указы нижестоящим. Вы думаете, что кто-то добровольно отказался бы от того, чтобы чувствовать себя маленьким, но царем? Не смешите меня. Все зависело только от того, каковыми свойствами начальство, вплоть до государя, обладает, плохо ли оно или хорошо. А мы пытались выстроить такой механизм власти, при котором свойства личности решающего значения не имели бы.
— Да бросьте! Ничего вы не пытались и ничем не занимались, кроме бесконечного словоблудия. Что вы сделали-то для строительства этого механизма? Что?
— А вы что для этого сделали? Вы говорите «монархия». А что ж она так легко и непринужденно рухнула? Была бы система жизнеспособной, разве развалилась бы огромная империя от каких-то демонстраций в Петрограде? Это ли не доказательство того, что и самодержавие ваше любимое прогнило уже настолько, что достаточно было легкого толчка, чтобы оно рассыпалось в прах.
— Вот тут я, пожалуй, с вами соглашусь. Дело не в том, что Николай Романов был слаб и плох, дело в том, что система требовала замены. Это понятно. Но — какой замены? На что? Что вы предложили взамен? Очередную болтовню?
— Слушайте, да почему я все время должен перед вами за что-то оправдываться? Я вовсе не министр, не облеченный властью чиновник, я всего-навсего обычный депутат Учредительного собрания, которое большевики разогнали пулеметами. Вы такой системе дифирамбы поете? Когда людей, избранных народом, пулеметами разгоняют? Это механизм власти, о котором вы мечтаете?
Андрей задумался. Клодет почувствовала, как он снова напрягся.
— Нет, знаете ли, хоть я и не поддерживаю республиканскую идею, но разгонять выборных силой оружия считаю неправильным. Однако возникает совершенно другой вопрос. Вот ответьте, господин депутат: предположим, вас не разогнали, работу собрания не прекратили, вы с удовольствием прозаседали положенное время, избрали руководящие органы, распределили должности — любимое занятие! — все очень законно и очень демократично. Теперь потрудитесь объяснить, как вы себе представляли передачу власти? Что Ленин и Троцкий, услышав, что председателем правительства избран Чернов…
— Почему именно Чернов, — неожиданно вскипел «Пирожок». Видимо, он баллотировался в Учредительное собрание не от эсеров.
— Ну, пусть не Чернов, пусть кто угодно, какая разница. Вы что, на самом деле думали, что они тут же поднимут лапки и скажут: «Добро пожаловать, господа законное правительство! Мы вам совершенно добровольно и с наслаждением отдаем бразды правления!»? Так вы думали?
— Но большевики же сами утверждали, что власть захватили временно, до созыва Собрания!
— Да что вы?! И вы собираетесь убедить меня, что хотя бы на секунду этому поверили? Это когда на Святой Руси такое было, чтобы власть добровольно отдавать? Вы что, настолько наивны? Какая за вами стояла сила, чтобы напугать большевиков и получить власть?
«Пирожок» заволновался, задергался. Судя по всему, Андрей наступил ему на больную мозоль, и именно эта «мозоль» и была тем главным вопросом, на который у него самого не было ответа.
— За нами — сила законности. Мы — истинный выбор народа! — с неожиданным пафосом изрек он.
— Да бросьте вы! — отмахнулся Зеленин. — Какая законность, вы о чем? Если вас можно было, позевывая, пинками выгнать из Таврического, а вы пикнуть не посмели…
— Мы вышли на улицы! Мы протестовали!
— Толку-то, господин депутат, законно избранный? Вас и на улице разогнали, не так ли? Вот вам и вся ваша демократия. Демократия хороша, когда за ней стоит армия — вот тогда все будет настолько законно и справедливо, насколько законен и справедлив хорошо смазанный затвор.
— Вот и вернулись мы к тому, с чего начали, — «Пирожок» со злобой посмотрел на Андрея. — Вы нас предали, вы, господа армия. Это вы позволили разогнать законно избранное собрание, это вы хохотали и улюлюкали, когда большевики глумились над выборными народа. Это вы, офицеры, собственных солдатиков удержать не смогли, отпустили к большевикам, а теперь у вас хватает наглости предъявлять нам претензии? Да какие вы офицеры, если у вас из-под носа армия разбежалась как тараканы?
Андрей тоже начал горячиться. Клодет снова положила ему руку плечо, но он этого пожатия уже не почувствовал в пылу спора.
— Армия, говорите, разбежалась? А не вы ли ее разогнали? Это я должен был вас защищать, чтобы вы снова могли спокойно воровать и самодурствовать? Вы мне кричали про верность союзническому долгу и войну до победного конца. А армия в это
