Вольер - Алла Дымовская

Но у Фавна шар этот любопытства не вызвал совсем никакого. Что ж, надо чего попроще.

– А это елка. Как у нас на Рождество Мира «домовые» наряжают по дворам. Однако эта – вишь ты, в доме растет – и как ее туда запихнули? Странно, правда? – он нажал еще раз на треугольник внизу, картинка оживилась, задвигалась, потек хоровод ребятишек вокруг лесной, разлапистой красавицы. – Ты гляди, какие игрушки‑то на ней? Ты видал разве подобное? На макушке – звездочка, под ней – малышня с крыльями, и крылья те хлопают. Сами голенькие, кудри золоченые. Называются ангелы… У нас они не водятся. А вот это дядька в красном халате и с бородой. Все время палкой машет – называется посох. А сам дядька – Морозный Дед… У нас, в «Яблочном чиже», понятное дело, ничего такого не бывает. Хотя и свои ряженые, конечно, не хуже. Может, это в каком другом поселке так‑то ходят, – продолжал Тим объяснения, и столь увлекся картинкой с нарядной елкой и хороводом, что не заметил поначалу – Фавн его уже не слушает.

А когда заметил – жутковато ему сделалось. Старик неотрывно смотрел на картинку. Неподвижные глаза его блистали серебром, словно строгие отблески пробивающегося света на нетронутом снегу ранним зимним утром. Тонкие бескровные губы кривились, как от внезапных приступов боли. Будто наступил случайно на что‑то острое. Неужто, опять вести его к «колдуну», подумал Тим. Но тут Фавн перестал таращиться на елку и хоровод и поднял взор свой, на удивление ясный, и так глянул на Тима, что аж душа в пятки. Есть одна поговорка, Тим сам слышал однажды от Яго, еще не поверил – как это душа в пятки. И очень просто. Старик смотрел на него именно так. Как… Как будто… Радетель бы мог таково‑то сверкать глазами, если бы представить, что они у него есть. Тим потихоньку свернул свою книжку.

– Елка. Это елка на Христово Рождество. А мой отец представлял святого Николая, – сказал Фавн, и вроде не он это говорил, а другой человек его устами и за него.

Тиму стало вдруг в полную меру страшно. Не в шутку, когда дух сладко захватывает, а по‑настоящему. Конечно, не оттого, что старик мог начать кидаться в него елками. Он и сам объяснить не в состоянии был, почему. Страшно, и все.

– Пойду я. Пора мне, – он снова обернул «Азбуку» в оторванный край занавески. Раньше не замечал, а теперь вот рассмотрел – на тряпице‑то все бабочки, махонькие, желтенькие, с цветка на цветок. Красивая была занавеска. К чему бы теперь?

– Когда ты хочешь читать инструкцию? – твердым, непохожим на прежний голосом спросил его старик. И как правильно спросил‑то!

– Наверное, сегодня. Как смеркаться станет. По синему часу, – честно признался ему Тим. Не посмел соврать, отчего, и сам не знал? А ведь опасность в том была. Ну как Фавн сообщит летучим шарам? Нет, не успеть ему. Да и нарушения закона нет. Ха! Да сам‑то закон есть ли нынче?

– Хорошо. Это хорошо, – только и ответил. И рукой костлявой, но властной указал – мол, иди, куда хотел.

И Тим пошел. Он из всего произошедшего с елкой и с книжкой понял только одно – случилось нечто. Очень важное и серьезное. И в первую очередь не для него – для старого Фавна. Но что именно, он не знал и не мог угадать наперед. На Колокольне пробили красный час – час молитвы Радетелю. Почему именно красный? Так уж принято.

Между Собакой и Волком

На новой границе было тихо. И с чего бы громко? Не Соборная площадь, как‑никак, а глухая окраина. Близились сумерки. Но Тим пока выжидал, не спешил лезть в крапиву. Хотя теперь коварные, жалящие стрекала ее не представляли опасности – Тим был закутан с головы до пят в полный защитный плащ. Жарко и неудобно страсть как, но что поделаешь! Не столько из‑за крапивы даже напялил он на себя это жесткое и неприятное к голому телу одеяние. Тут было своего рода предвидение: как выйдет он за красные столбы (если выйдет, конечно), так и покинет его защита Радетеля. Иначе к чему бы сама граница? Оберегать и опекать – вот ее задача. Значит, всего этого он лишится. Нынче и внутри сделалось небезопасно, Аника‑то пропала, а уж снаружи – что и говорить! Однако Тим был готов. При себе, за поясом штанишек, на всякий разный случай нож‑саморез и складной аршин для стукалочки. Он не ведал еще такого слова, как «вооружен», но нечто похожее в бравом образе себя самого мелькало в его сознании. За границей в сторону клонящегося солнца – сначала чистое поле, а невдалеке – лес. Поле ладно. Поле – это ничего. Но вот лес! В нем будет плохо видно, тем более ночью: за деревьями от бродяги мало толка, а цветные фонари там навряд ли водятся. Вдруг что выскочит из‑за тех деревьев? Или кто? Интересно, Лжерадетель, он кто или что? Скорее всего, что. Все же нежить. А ну как их много? Очень тогда Тиму поможет его нож‑саморез. Да и против одного сомнительно. Зато с ножом оно спокойнее.

Батюшки! Тут же подумалось ему. Да в уме ли он, Тим! Неужто и впрямь сможет поднять он руку, чтобы… чтобы что? Убить? Поранить? Остановить? Запугать? Отвратить? Ведь это против завета, первого из трех и наиглавнейшего! Но вот в чем вопрос – ежели на самого Тима надвинется зло и захочет его погубить? Стоять и ждать, пока убивать зачнут? Что так, что этак ждет его конец в нынешней жизни. Нет уж, он стоять не будет. Может, в заветах о таком и не сказано, ибо не было нужды прежде. Но стоять он не будет. Хоть молния, хоть гром, пусть испепелят до костей, но он станет защищаться. Ножом или аршином, уж как выйдет. Это верно. Он поправил суму, висевшую наискосок через плечо, похлопал по раздутому боку, будто приободрял и себя, и вещи, взятые в поход. «Азбука», родная и заветная, при нем, а еще: пяток пирожков с повидлом – за ужином утаил от «домового», коробка с сокровищами – засушенный жук‑рогач, и желудевый человечек, и гороховое ожерелье, пара запасных сапожек – мягких и тонких, но прочных что твое железо, ногами‑то ходить придется много. Больше ничего в дальний путь взять с собой не захотел. Ни к чему лишняя обуза. Прокормиться можно и в других поселках, а в лесу бывают по случаю орехи и ягоды. По крайней мере, в дубовой роще у Дома Отдохновения бывают желуди, так чем же лес хуже! А дальше сил загадывать у него не было.

С Колокольни Времени прозвенел о себе синий час. Вот и пришла пора. Сумерки стали достаточно густы, чтобы проявился ВЫХОД. Тим стиснул зубы, зажмурился – так бросался он с мостков в прохладную реку, когда из жары да сразу в воду, ох студено! Шагнул вперед. Ша‑шаг‑шаг. Хватит, наверное, и открыл глаза. Будто угадал, до столбов – руку протяни, достанешь. И знаки, они тоже тут. Знал уж, что делать дальше. Вытянул ладонь, коснулся робко, словно бы просил о чем. А так и есть. Просил ВЫХОД, чтоб помог, чтоб дал ему одолеть эту загадочную ИНСТРУКЦИЮ. Не успел про себя помолиться Радетелю, как она уж и вспыхнула, белая, словно пронзенная лучистой луной‑бродягой. Что дальше‑то делать? Может, слова какие надо произнести? Но это вряд ли. Радетелю он и без того молился, так что это не поможет. Дурень он дурень! Надо ладонь свою приложить опять! Если в первый раз сработало, отчего бы и вдругорядь не случиться посему? Тим вытянул руку вновь. Пальцы его словно бы гладили сверкающие знаки, уважительно и с нервным трепетом.