Страна за горизонтом - Леонид Спивак

писала в 1966 году: «Когда я приехала туда, я уже не застала в живых Фриду Лоуренс, вдову Д. Г. Лоуренса, жившую в горной пустыне над Таосом, рядом с местом, где похоронен он сам (тело было перевезено в свое время с юга Франции). Теперь дом перестроен, но дали вокруг так же величественны и прекрасны: городов там не строят, заводов не ставят. В вечной тишине лежит его прах величественно и одиноко, и если в желании его жить и умереть высоко и одиноко в свое время была некоторая поза, то ведь, в сущности, не бывает позы случайной, всякая поза, как всякий жест, дает ключ ко всей личности в целом… А в Таосе по улицам ходят люди – старые, знавшие его, и молодые только слышавшие о нем и читавшие его. Эти молодые ставят в местном театре пьесы Гертруды Стайн, сидят за мольбертами на углах узких улиц или перед “мезой”, где живут индейцы».

Выходцы из России не затерялись среди пестрой интернациональной богемы. Два современника, Николай Фешин и Леон Гаспар, обживали Таос на свой лад. Фешин, ученик Ильи Репина, приобрел известность еще до эмиграции. Он создал собственный стиль «non-ёnitо», стиль покоряющей экспрессии, удивительным образом соединивший искусство скульптора и живописца. Один из учеников Фешина вспоминал, что художник «клал мазки широко, употребляя мастихин и пальцы рук, которыми вводил краску в краску, словно разминая их, как ваятель. Лепил красками и даже смачивал пальцы слюной, чтоб краска сглаживалась». В Америке Фешина приняли с восторгом, но из всех мест он лучше всего себя чувствовал в Таосе, среди своих моделей-индейцев, буйных языческих красок плодородных долин и заснеженных вершин гор.

Дом Николая Фешина

Леон Гаспар (Лев Шульман) был художественным антиподом Фешина, уделявшим больше внимания утонченному визуальному артистизму. Гаспар учился искусству в своем родном городе Витебске, где брал уроки у Иегуды Пена, учителя Марка Шагала. Оба молодых художника затем перебрались в Париж (Гаспар это сделал еще до революции). Интересно, что Марк Шагал и Леон Гаспар одно время были соперниками из-за девушки по имени Белла Розенфельд, которая позже стала женой Шагала. Нью-Мексико оставил на полотнах Гаспара прозрачный воздух, трепетный колорит и изящную оркестровку линий и мазков.

Самые известные произведения Фешина и Гаспара в Таосе сохранились: их дома, построенные снаружи в местном стиле адобе, а внутри – с элементами европейского модерна и русского декоративно-прикладного искусства. Когда в 1934 году Николай Фешин завершил шестилетнее строительство, супруга подала на развод, и художник, оставив все имущество жене, перебрался в Калифорнию. После смерти мастера стараниями его дочери дом в Таосе был превращен в музей, а в «Одноэтажной Америке» остался пассаж о случайной встрече с мадам Фешиной и ненужных глупых разводах.

В 1949 году Джоржия О’Кифф приобрела близ Санта-Фе «Призрачное ранчо» и сделала его своим постоянным домом. Сюда зачастили искусствоведы, богатые почитатели, телевизионщики. Работы О’Кифф оказались одним из громких открытий Америки, с таинственной аурой здешних мест, иллюзорностью пейзажей, эротикой цветов, иероглифом выбеленного солнцем бычьего черепа в центре картины… Здесь же, в окрестностях «Призрачного ранчо», она завещала развеять свой прах.

«Призрачное ранчо» Дж. О’Кифф

На стыке суетного и вечного, между высоким небом и пылью дорог, среди мифов древних народов и историй новоприбывших, пятое столетие всматриваются в мир «окраинные» города Санта-Фе и Таос.

Город синей птицы

Русские писатели-путешественники неодобрительно отозвались о Лас-Вегасе. Памятуя об историческом прошлом этих земель, они хотели увидеть «жгучие мексиканские взгляды, пейсы, закрученные, как у Кармен, на шафранных щечках, бархатные штанишки тореадоров, навахи, гитары, бандерильи и тигриные страсти». Однако поздней осенью 1935 года здесь было захолустье в пять тысяч жителей.

Спустя десятилетия, вослед писателям, нет нужды нахваливать расцветшую столицу азартных игр, шоу-бизнеса и иных мирских наслаждений. Магия расчерченного зеленого сукна и рулетки, неоновые миражи крупнейшего города штата Невада безнадежно обойдены мировой классической литературой.

Квинтэссенция жанра, роман Ф. Достоевского «Игрок», родился после безумных проигрышей писателя в Висбадене и Баден-Бадене. Под угрозой банкротства Достоевский был вынужден всего за 26 дней написать новый роман, посвященный собственной пагубной страсти: «Как только я вошел в игорную залу (в первый раз в жизни), я некоторое время еще не решался играть. К тому же теснила толпа… Признаюсь, у меня стукало сердце, и я был не хладнокровен; я наверное знал… что-нибудь непременно произойдет в моей судьбе радикальное и окончательное…»

Лас-Вегас, или, как его чаще называют, Вегас, трудно сравнивать со старой игорной столицей Европы Баден-Баденом. Но общее в истории двух городов все-таки есть – это обильные подземные источники. На целебные баденские воды съезжалась родовая аристократия, а чистейшие артезианские скважины позволили возникнуть городу-оазису среди жаркой пустыни Невады (само название города в переводе с испанского означает «пойменные луга»).

В прошлом Лас-Вегас был одной из остановок на пути торговых караванов между Санта-Фе и Лос-Анджелесом, известном как «Старая испанская дорога». Где-то здесь в поисках своей птицы счастья пролегала караванная тропа шотландца Майн Рида, охотника, торговца и учителя, добровольца американской армии во время мексиканской войны, будущего автора «Квартеронки» и «Всадника без головы».

Через сто лет в Неваде среди первозданной, почти библейской каменистой пустыни Мохаве амбициозные потомки Каина выстроили некую пародию рая, куда сегодня устремляются десятки миллионов людей в погоне за страстными желаниями, где тайная надежда может воплотиться в реальность. «Над городом послышался скрип колеса фортуны», – из «Записных книжек» Ильи Ильфа.

В Лас-Вегасе не кутила титулованная знать, богема и дорогие куртизанки, а первые казино были построены на очень грязные деньги. В город стекались привлеченные «вольными» законами штата члены преступных организаций, ирландской, итальянской и еврейской мафии. Первые приюты рулетки и покера на улице Фримонт и на Бульваре Лас-Вегас были отмечены провинциальной опереточной пышностью, очень схожей с бывшей гостиницей «Каир» из «Золотого теленка». Но за бутафорской гипсово-пальмовой мишурой игорных домов стояли очень серьезные и опасные люди, вроде Багси Сигала, лишенные сентиментальных черт Оси Бендера или Бени Крика.

Судя по городской исторической экспозиции, Вегас вовсе не стыдится собственного «темного» прошлого. Города, как и люди, родителей не выбирают. Лев Толстой, проиграв однажды в Баден-Бадене все наличные деньги, записал в дневнике: «В этом городе все негодяи, но самый большой из них – это я».

Под вечным солнцем «полынного штата», среди никогда не спящего семимильного Бульвара Лас-Вегас, или, как его зовут, Стрип («Полоска»), возникает неоновый лик счастья. Миражи «легких денег», немеркнущий свет, карнавальная атмосфера утех – современная реинкарнация Рулетенбурга, вымышленного города в романе «Игрок».

Колесо с катящимся шариком-искусителем по Достоевскому олицетворяет весь западный мир с его вечной погоней за материальным успехом и ложными идеалами. Но деятельная душа