Weird-реализм: Лавкрафт и философия - Грэм Харман

отсылает к чему-то большему, чем сумма индивидуальных опытов. Здесь не просто один человек чувствует, что с мордой сурка что-то не так, — весь опыт человечества, собранный вместе, приходит к такому выводу.

20. Призрачный нездоровый подтон

«Нигде, кроме как в зеленой траве и листве, не видно было здоровых цветов. Но повсюду проглядывали суматошные радужные вариации того самого нездорового подтона, не встречающегося среди известных на Земле оттенков» (CS 350; ЦМ 223 — пер. изм.).

Из результатов тестов Мискатоникского университета и замечаний наблюдателей мы уже знаем, что цвет иного мира — это цвет «только по аналогии». Поэтому не удивительно читать далее, что он не встречается среди известных на Земле оттенков. Однако новым является способ, которым в данном пассаже этот неопределенно-аналогичный цвет становится источником хроматического разнообразия. Здесь мы уже находимся не совсем в царстве глубинного и сокрытого. Цвет иного мира легко видим невооруженным глазом, просто его трудно классифицировать как цвет в строгом смысле слова. Этот цвет-по-аналогии теперь описывается как «нездоровый подтон». Понятие подтона (undertone), лежащего в основе нескольких конкретных оттенков, никого не шокирует, если встречается в искусствоведческом тексте, описывающем полотна старых мастеров. Однако в отношении природы оно становится слегка зловещим, вызывающим параноидальную мысль об одном общем неестественном подтоне, неким систематическим образом объединяющем все остальные цвета. К тому же этот подтон определяется как «нездоровый» — и это уже не нейтральное определение, которое было в лаборатории.

Из этого нездорового подтона теперь вырастают многочисленные «суматошные радужные вариации» — идея, в которой непросто разобраться. Слово «радужный» (prismatic) указывает на некоторую непрерывность и нюансировку градаций исходного тона, таким образом помещая эти незначительные вариации почти за пределами способности восприятия. Слово «суматошные» предполагает великое множество таких вариантов и избыточную энергию, заложенную в их соположении в природе. Но по большей части фраза «суматошные радужные вариации» кажется выбранной именно потому, что она немыслима. В конце концов, мы бы испортили ее, если бы буквализировали как «многочисленные непрерывные вариации».

Другую составляющую этого пассажа находим в его начале: «Нигде, кроме как в зеленой траве и листве, не видно было здоровых цветов». Среди всеобщего распада, вызванного нездоровым подтоном цвета иных миров, трава и листва остаются (пока) бастионом хроматической адекватности. Природа остается здоровой, и это позволяет ее больному окружению выглядеть еще более упадочным на ее фоне.

21. Богохульный вид цветов

«Астры и золотарник стали серыми и искривленными, а розы, циннии и алтеи приобрели такой богохульный вид, что Зенас, старший сын Нейхема, все их посрезал» (CS 352; ЦМ 226 — пер. изм.).

В этом пассаже эффекты цвета иного мира дифференцируются: нам показывают, как он оказывает различные воздействия на разные виды цветов. В отличие от белок, зайцев и лисиц, цветы в данном пассаже разнесены по двум группам, каким бы незначительным ни казалось отличие. И рассказчик не просто говорит нам, что «некоторые цветы отреагировали так-то, а некоторые — и того хуже», чего было бы вполне достаточно. Нет, он говорит с интонациями опытного садовода-любителя. Сначала астры и золотарник, выросшие «серыми и искривленными». Серый цвет уже вызывает достаточно беспокойства, так как в здоровом состоянии и те, и другие цветы имеют весьма яркую окраску. Что же до того, как именно они были «искривлены», нам не поясняют, выдавая классический лавкрафтовский вертикальный разрыв между глубинной реальностью и неспособностью языка адекватно ее выразить.

Но куда худшая судьба постигает розы, циннии и алтеи. Эти не менее яркие цветы не просто вырастают серыми и искривленными, но они «приобрели такой богохульный вид», что юный Зенас почувствовал необходимость всех их срезать. Неизвестно, что за внутренняя сила спасла астры и золотарник от «богохульства», но розы, циннии и алтеи явно оказались слабее и подчинились богопротивным силам. Здесь Уилсон снова ополчился бы на слово «богохульный» (blasphemous) — и снова был бы неправ. С точки зрения психологии оно ярко выражает ментальное состояние человека, реагирующего на их внешний вид, а с точки зрения референции оно успешно доносит до нас мысль, что данное конкретное богохульство не может быть выражено списком легко различимых качеств, которые могут быть нам сообщены.

Однако наиболее интересная особенность этого пассажа — якобы произвольная граница, которую он проводит между разными категориями цветов. Нам остается гадать, что за скрытые структурные свойства могли спасти астры и золотарники от наихудшей цветочной участи. Их судьба ужасна, но она может быть названа «едва окраиной» плохих вариантов для цветов: вскоре мы узнаём, что Зенас срезает остальные три «богохульных» вида. Здесь устанавливается иерархия болезни, существенно отличающаяся от демократического хаоса в предыдущих примерах: «...Публикация в индийской прессе сдержанно сообщала о серьезных волнениях среди местного населения в конце марта. Участились оргии колдунов-вуду на Гаити; корреспонденты из Африки также сообщали о каких-то волнениях в народе. Американские официальные представители на Филиппинах отмечали тревожное поведение некоторых племен, а в Нью-Йорке группу полицейских в ночь с 22 на 23 марта окружила возбужденная толпа впавших в истерику левантийцев» (СС 174; ЗК 64). Переписав это в духе нашего пассажа о цветах, мы получили бы примерно следующее: «Публикации о серьезных волнениях среди местного населения и участившихся оргиях приходили из Индии, Гаити и Африки, а на Филиппинах произошли столь богохульные события, что потребовалось вмешательство армии». Вместо этого исходный пассаж об Индии, Гаити, Африке, Филиппинах и истеричных левантийцах следует логике «плоской онтологии», в которой все манифестации космического беспорядка имеют примерно равный статус.

22. Бессмысленное хихиканье или шепот

«Тадеуш обезумел в сентябре, выйдя из дома к колодцу. Он вышел с ведром, а вернулся без ведра, крича и размахивая руками, но даже после того, как его удалось успокоить, от него ничего невозможно было добиться, кроме бессмысленного хихиканья или шепота о „движущихся там, внизу, цветных пятнах“» (CS 353; ЦМ 226 — пер. изм.).

Еще одна классическая лавкрафтианская техника — использование союза «или» (or), чтобы представить две расходящиеся реальности как будто они были бы хорошо знакомыми соседями в общем континууме бытия. Мы привыкли к вопросам вроде «кофе или чай», «яблоки или апельсины», «демократы или республиканцы», «блондин или брюнет». Но если попросить кого-либо выбрать между совершенно несвязанными реальностями, мы окажемся в царстве сюрреалистической комедии; так однажды мой брат в шутку спросил меня: «Что тебе больше нравится: карамель с арахисом или мистер Спок?» Еще неуютнее мы себя чувствуем в промежуточных случаях, когда расхождение (disjunction) между двумя терминами не столь комически-несвязно, но все же достаточно велико, чтобы