Weird-реализм: Лавкрафт и философия - Грэм Харман

интонаций, но они редко производят на нас впечатление нечеловеческих. Также обычно они не заставляют нас сомневаться в тех органах, которые отвечают за формирование звуков: насколько мы знаем, обычно это просто легкие, горло, язык и губы, за исключением редких случаев, когда серьезные хирургические вмешательства вынуждают использовать электронные устройства. Однако в случае Уилбера Уэйтли что-то смутно не так с интонацией, а также, по-видимому, с тембром — намек на то, что его речь производится не теми органами, которые люди обычно используют для коммуникации. В контексте общей темы объектов, отделенных от их качеств, можно сказать, что голос Уилбера становится странной автономной сущностью, более не идентифицируемой с ее столь же странной поверхностной интонацией. Это, в свою очередь, приводит к имплицитному разрыву между голосом и его физической основой.

29. Умелый расчет и полоумное бормотание

«Многие сомневались, что у старика Уэйтли достанет сил и терпения осуществить задуманную реконструкцию, однако эти опасения оказались напрасными — несмотря на полоумное бормотание, то и дело исходившее от старика во время его трудов, его плотницкая работа производила впечатление умелого расчета» (DH 377; УД 102 — пер. изм.).

Типичный ход Лавкрафта — он любит заставлять читателя делать более далеко идущие выводы, чем способен сделать сам рассказчик. Вместо того чтобы просто сказать нам, что происходит что-то странное (так у нас всегда остается возможность с ним не согласиться), Лавкрафт умело подводит нас к тому, чтобы мы сами начали отстаивать странность происходящего, даже когда его рассказчик сохраняет рационалистскую и скептическую позицию. У нас часто возникает желание наорать на рассказчика и заставить его увидеть, что творится у него прямо перед носом. В данном случае, учитывая преклонный возраст старика Уэйтли, нас поражает то, насколько бездумно рассказчик склонен объяснять огромный масштаб работ, проделанных на ферме, исключительно «силами и терпением» старика, особенно принимая во внимание слухи о его занятиях колдовством. Рассказчик также совершенно не задумывается над странным контрастом между полоумным бормотанием Уэйтли и «умелым расчетом», проявленным в его плотницкой работе. Мы же как читатели приходим к очевидному выводу: старик Уэйтли получает какую-то незримую помощь. Из контекста становится ясно, что она никак не может быть человеческой, учитывая изолированность фермы и тот факт, что мы уже познакомились с большинством его соседей. В результате позиция рассказчика предстает наивной и даже комичной, тогда как читатели спешат перейти к куда более решительным выводам, которые в данных обстоятельствах оказываются заодно и более рациональными.

Этот излюбленный трюк Лавкрафта, по-видимому, был позаимствован из забавного пассажа рассказа По «Черный кот». Безжалостно повесив своего домашнего любимца, рассказчик-алкоголик просыпается в охваченном огнем доме. Вернувшись на следующий день на пожарище, он обнаруживает на стене изображение кота с петлей на шее. Поначалу он приходит в ужас:

Но, поразмыслив, я несколько успокоился. Я вспомнил, что повесил кота в саду подле дома. Во время переполоха, поднятого пожаром, сад наводнила толпа — кто-то перерезал веревку и швырнул кота через открытое окно ко мне в комнату. Возможно, таким способом он хотел меня разбудить. Когда стены рухнули, развалины притиснули жертву моей жестокости к свежеоштукатуренной перегородке, и от жара пламени и едких испарений на ней запечатлелся рисунок, который я видел[81].

Ни один читатель не примет это самонадеянное физикалистское объяснение, особенно учитывая явную абсурдность его первого предложения («Но, поразмыслив, я несколько успокоился...»). Тем самым читатель немедленно оказывается в позиции более верящего в сверхъестественное, чем рассказчик.

Фактически проще всего испортить вышеприведенный фрагмент Лавкрафта, заставив рассказчика поразмышлять за нас. Представьте переписанный вариант: «Ему удалось проделать удивительно много тяжелой работы для столь почтенного возраста. Да и плотницкая работа была слишком качественной для человека, склонного к полоумному бормотанию. Из этого можно было заключить лишь одно: старик Уэйтли работал не один. А учитывая, что никаких человеческих помощников поблизости не наблюдалось, единственный вариант — некое чудовищное или сверхъестественное участие. Эта мысль заставила меня содрогнуться, но это был неизбежный вывод». Это полнейший риторический провал — проговаривать мысли, к которым читатель с куда большим удовольствием пришел бы самостоятельно. Это все равно что рассказывать анекдот или показывать фокус, одновременно объясняя аудитории, в чем суть, или испоганить любовное письмо, превратив все изящные намеки в очевидные просьбы.

30. Ритмичное колыхание или плеск

«Нескладная белесая дочь и странно бородатый внук стояли возле его постели, а из пустующей бездны над их головами доносились странные звуки, тревожно намекающие на ритмичное колыхание или плеск; звуки эти напоминали шум океанских волн» (DH 381; УД 108 — пер. изм.)

Мы начинаем с классической лавкрафтианской дизъюнкции: «ритмичное колыхание или плеск». Дистанция между колыханием и плеском, возможно, меньше, чем между шепотом и хихиканьем, но зазор остается достаточным, чтобы читатель испытал некоторое затруднение, пытаясь найти промежуточную точку между ними. Бесплодное пояснение «напоминали шум океанских волн» делает звук только более гротескным: нисколько не помогая нам соотнести загадочное существо наверху с океаном, оно, наоборот, отравляет нашу веру в океан, связывая его с монструозным существом.

Все это сочетается со вторым лавкрафтовским трюком. То, что доносится сверху, не является собственно ритмичным колыханием или плеском (что уже было бы достаточно странно). Нет, мы слышим «звуки, тревожно намекающие на ритмичное колыхание или плеск». Мы можем лишь смутно намекнуть на буквальное описание, которое и так остается малопонятным. Мы снова имеем дело с аллюзией на аллюзию — как будто в сердцевине одной черной дыры мы обнаружили бы другую. Слово «тревожно» (disquieting) создает здесь незначительную проблему, поскольку нечто может тревожить только кого-то, а «всеведущее» повествование от третьего лица обычно не предполагает эмоциональной позиции по отношению к тому, что наблюдается. Также немыслимо, чтобы Уилбер или даже Лавиния Уэйтли были бы встревожены доносящимся сверху звуком. Поэтому мы с таким облегчением узнаём, что при этой сцене присутствует «д-р Хаутон из Эйлсбери», тщетно пытающийся спасти жизнь старика Уэйтли; разумеется, именно ему принадлежит такое смутное описание сцены у постели умирающего.

Пока мы еще ничего не сказали о «пустующей бездне над их головами». Вдобавок к и без того непростой задаче вообразить звук, похожий одновременно на «колыхание или плеск», нам сообщают, что эти водяные звуки, чем бы они ни были, не локализованы естественным образом наверху. То, что мы уже знаем о верхнем этаже дома, нисколько не успокаивает. Он заполнен «уходящими под самый потолок книжными полками» (DH 378; УД 103), на которых в аккуратном порядке расставлены различные запретные книги. Посетители верхнего этажа «недоумевали, для