Паноптикум - Роман Светачев

Это все — может, лишь извилистая сеть, по которой раз за разом, пока кому-то не надоест, пропускают животворящие токи, благодаря которым лампочки на этой схеме вспыхивают и гаснут, создавая имитацию каких-то процессов, но являясь лишь фикцией.

Мысли Кэпа были тяжелыми, как ботинки с утра, когда на автобусную остановку двигать нужно. Ножки топ-топ-топ, а голова вся в шрамах, не работает, ну вообще! Идешь как сомнамбула, а в мыслях то те окопы, в страшных две тысячи тридцатых, то тела стриптизерш из бара «Тысяча цветов», что проецируются на сцену отблесками огня, от которого идет тропический дым, полный маракуйи и кактусов.

— Жить влом, — говорит Кэп стене и смыкает глаза, а когда открывает, то уже и не знает, какой сейчас день и какой сейчас год, а если быть точнее, в каком дне и в каком году находится это самое «сейчас», ведь именно оно и путешествует по огромному полю времени. Само-то время давно уже тут все, оно типа открыто во все стороны, просто мы этого не видим, а кто-то, кто находится на более высоком уровне, все это прекрасно знает и видит. Для таких существ мы — это не только то, что имеет пространственные координаты, но и то, что имеет временную протяженность. Каждый момент из нашей жизни сохранен во Вселенной, и мы все есть огромные длинные человеко-черви, ибо мы имеем помимо пространственных размеров и временные размеры. Детство Кэпа, например, находится от него на расстоянии сорока световых лет, ибо прожил он порядка пятидесяти лет.

«Пятьдесят световых лет, — думает Кэп, — это же какой я длиннющий, но при этом такой бестолковый и бесполезный. Просто ужас какой-то!»

Кэпа пугает идея Ницше о «вечном возвращении». Он не хотел бы проживать свою жизнь бесконечное количество раз. Но ему придется это делать, если это все так и устроено. Гриша, придурковатый парень из «Дома грез», рассказал ему об этой страшной теории, и та теперь не желала покидать его голову, найдя там себе типа приют.

* * *

Ящик прибыл на Землю. Он выпал из чрева кротовой норы прямо на козырек подъезда, что был в доме напротив того дома, в котором жил шизик Кэп.

Из Ящика вылез тип в черном смокинге. К руке его была примагничена трость. Он был высокий, но чуть горбатый, и шея у него такая вся вытянутая, что походил он на ящерицу.

Человек этот слез с козырька и пошел по двору, выстукивая тростью песенку о Луне.

«Я веселый космонавт,

Улетаю на Луну,

Если ты со мною, детка,

Я тебя уже люблю!»

— пел он хрипло и надрывно и весь раскидывался космической пылью.

За происходящим наблюдала серьезная трехцветная кошка, что сидела на карнизе одного из первоэтажных окон того дома, в котором, собственно, и жил шизик Кэп. Человек в смокинге заметил кошку и помахал ей свободной от трости рукой.

— Как твои дела, пушистик? — гаркнул он астероидным голосом.

Кошка не ответила пришельцу. Она лишь продолжала пристально наблюдать за ним, чувствуя то, что тот скрывал под фасадом своего типа дома. Человек в футляре был перед ней. Точнее, нечто в человеческом футляре.

Это нечто доковыляло до подъезда, в котором жил шизик Кэп, прислонило подушечку большого пальца к домофону, тот запиликал, дверь открылась, и существо радостно хихикнуло, а затем втянулось в проем.

* * *

— Давно тебя не видел, боец, — сказал Кэпу человек в придурковатом смокинге. Этот тип поджидал его на лестничной клетке и словил там, когда шизик Кэп покинул свою квартиру, чтобы сгонять до Анатолия Львовича, у которого, если быть до конца честным перед самим собой и всеми остальными, был чистейший сколько-то-там-процентный самогон.

— Мы разве знакомы? — ответил Кэп странному типу, вглядываясь в его лицо. Лицо, кстати, возможно, и было ему знакомо, или это показалось, может, просто тени так легли?

— О да! Еще как знакомы! — пролаял человек, проводя кончиком синего языка по губам.

— Вы в порядке, мистер? — Кэп постарался изобразить нотки соучастия в своем голосе.

— Мистер? — переспросил его тип и расхохотался. Хохот этот походил на инфернальный хрип каких-то перемалывающих кости машин. «Фарш не прокрутить обратно, — подумалось вдруг Кэпу. — Не прокрутить».

— В наше время слова «мистер» и «сэр» использовали исключительно англосаксы, — заявил мужчина, — а мы, русские люди, таких слов чурались.

— Да, но время же не стоит на месте, сейчас же уже…

— Я знаю, какой сейчас год! — перебил Кэпа тип в смокинге. А затем он подвигал тростью по загаженной подъездной плитке. Типа щели там искал какие-то или что?

— Мне идти надо. — Кэпу сделалось немного неловко. Чего этот псих хочет от него? Кто он вообще такой?

— А куда ты, друг мой, намылился? — поинтересовался у него этот странный незнакомец.

— К другу. А ваше какое дело? — Кулаки у Кэпа чуть зачесались. Чего этот хмырь себе позволяет?

— Я думаю, что у меня есть для тебя дело и поважнее.

— Не уверен.

Кэп прошел мимо незнакомца и двинул к подъездной двери. Хотелось выйти на улицу и подышать свежим воздухом, а то у него произошла нехватка кислорода ночью.

— Младший лейтенант, остановитесь! — гаркнул вдруг тип.

— Что? — Кэп обернулся, удивленно глядя на незнакомца.

— У меня для вас повестка, — продолжил тип командным тоном.

— Какая, к черту, повестка? Я уже свое отвоевал. Да, кстати, я капитан, а не лейтенант.

— Когда мы были с тобой в одной военной части, ты был младшим лейтенантом. Но я рад, что тебя повысили. Теперь мы с тобой одного звания, парняга, — с этими словами человек улыбнулся. Улыбка у него была жуткой и синей.

— Что? Да кто вы такой? — голова у Кэпа чуть закружилась, и все вокруг поменяло свои цвета.

— Разве ты забыл меня? Забыл, как мы плечом к плечу сражались под… — И тут незнакомец произнес название города, которое Кэп пытался забыть каждый божий день. И у него это никогда не получалось.

Незнакомец распахнул свой пиджак, и Кэп увидел кучу орденов и наград, что были на обратной стороне костюма. «Как странно, — подумал он, — зачем носить награды на обратной стороне?»

— Тебя ждут в Заводи Красных Долин, — сказал капитан Куприн, вынимая из внутреннего кармана пиджака конверт с повесткой.

— Ты же умер, — простонал Кэп, понимая, кто перед ним стоит. Ноги у Кэпа подкосились, искусственные колени подогнулись, как ржавые дуги, и он осел на пол. — Ты умер, умер, — бормотал он вне себя от ужаса, — тебя гранатой порвало же, на куски раскидало. — Он начал плакать.

— Умер,