Жизнь. Книга 3. А земля пребывает вовеки - Нина Федорова

Проезжая мимо тюрьмы, она закрыла глаза: забыть! не видеть! Не помнить больше. Не знать.

И только на Урале, когда, переодевшись, она снова была уже в экспрессе, в купе первого класса, в ней полностью восстановилось её прежнее, её настоящее «я».

Привычный комфорт, обстановка, прислуга поезда с её «вашим сиятельством» – это был её мир, её место в нём, где она родилась и жила, тут она снова нашла себя и стала только собою. С быстрым движением поезда, с мельканием огней и станций быстро заработали и трезвые мысли. Сибирь осталась позади.

Аня удивлялась тому, что было.

«Боже, какой маскарад, какой вздор! Как я могла!» И та романтическая девушка, что ненадолго поднялась было в ней, и расцвела, и повелевала, лежала теперь посрамлённой под холодным, критическим взглядом. Она была призвана к ответу. Ей не находилось оправдания. Гипноз!

Но что загипнотизировало её? Балет и музыка? Больная, страшная Лиза? Её повесть и слова: «Аня, у тебя всего так много…» Жажда приключений? Тайна? Сибирь? Или же всё вместе и всё сразу?

Аня стала догадываться, что совершённое ею было преступлением перед законом, церковью, совестью. Это был обман. Никогда в жизни не лгавшая, она вдруг навсегда связала себя обманом. Как надолго? Насколько это опасно? Кто знает о её поступке? Свидетели? Увы, целый город! И тюрьма, и канцелярия, и священник, и дьякон. Холодея, она вспоминала, что подписала своею рукою чужое имя на брачном свидетельстве. Так же расписалась и в церковных книгах. А книги эти хранятся сотнями лет. Её подпись надолго-надолго переживёт её самоё.

Смутно она понимала, что совершила уголовное преступление. Что за это? Тюрьма? Каторга?

Она рвалась в Петербург. Приехать и сейчас же что-то сделать, как-то всё это выправить. Увидеть Лизу, отдать бумаги, дать ей денег, и скорее-скорее пусть она едет туда, в Сибирь. Устроить, чтоб она не ехала через тот же самый город, где было венчание. И Лиза пробудет на каторге «с ним» двадцать лет. Долго. Далеко.

Но казалось ей, что и это было ещё не всё. Надо с Лизой уговориться – взять клятву – под каким-то предлогом надо заполучить все те бумаги из церкви, заменив их другими, где бы Лиза сама расписалась. А её, Анину, подпись уничтожить. Но как? Возможно ли это? Или лучше ничего такого не делать? Может быть, именно это и опасно. Не нужно возбуждать подозрений.

Она терялась. Что ни сделай – позор остаётся. Она думала о брате: их было двое Головиных. Он – много старше. После смерти родителей заменял ей отца. Всегда честный и добрый. Неужели она опозорит его?

В Петербург она приехала вечером. Он волшебно сиял огнями, надменный и гордый, столица великой империи. И она чувствовала, что чем-то ему изменила.

Наконец она дома. Она в своей постели.

О, дожить бы до завтра скорее! Дожить до завтра – и начать, и дело будет устраиваться. Кто станет докапываться? У ней нет врагов. Да? Но враги есть у Лизы, её родители… Враги есть у «него» – и сколько! «Дожить до завтра, и завтра в этот же час я, возможно, уже буду спокойна».

В десять утра она стучала в дверь Лизы. И тут ожидала её страшная новость: Лиза умерла. Ее похоронили. Приезжали мать и брат.

Что теперь?

С холодеющим сердцем Аня высчитала, что Лиза умерла н а к а н у н е того дня, когда Аня – под её именем – венчалась.

Аня вернулась домой, с тем же пакетом в руках: Лизин паспорт, пропуск в тюрьму, разрешение на брак, брачное свидетельство.

Что же теперь надо делать? Делать было нечего. Всё усложнилось. Безусловно, и день смерти Лизы, и час похорон тоже были где-то и кем-то записаны в книги. Кто-то, где-то, когда-то мог всё это сопоставить…

Ей хотелось узнать юридическое значение своего поступка. Что полагается за него по закону? Пойти к адвокату и просто спросить? Но будет ли это просто? Нет, в глаза бросится странность такого визита. Он станет спрашивать о подробностях, она невольно и выдаст себя. Была надежда: она что-то смутно слыхала о «давности». Через сколько-то лет она скажет себе: «Прошло!» Но когда?

А бумаги Лизы – что с ними делать? Уничтожить? Но возможно, и это тоже преступление. Держать их? И она решила жить в Петербурге, ожидая, что кто-то придёт к ней за ними. Стала лгать, написав брату, что увлечена и захвачена театральным сезоном и остаётся надолго в столице.

За документами не приходил никто. Она проводила часы в библиотеке, просматривая старые газеты. В них она прочла о преступлении Андрея Гордеева и о суде над ним. Ужаснулась, поняв, с кем и с чем она себя связала.

Гласность! Андрей Гордеев был выдающимся политическим деятелем. О таких пишут книги, их жизнь и деятельность – достояние партии, их биографии печатаются на многих языках. Третий метальщик! Он, возможно, составит и свои мемуары. Знает ли он её настоящее имя? Что он знает о ней? Но всё равно – они венчались, обменялись поцелуем: муж и жена.

Как она волновалась! Каторга… пусть для себя, но позор! позор для семьи! Всё это надо было скрывать. Для вида почти ежедневно ходила в театр, сидела там, не видя ничего, не слыша. Дома стояла подолгу у окна, прячась за шторой. Придёт кто-то? Выбегала утром к швейцару, чтобы самой взять почту. Ничего!

Главное, что её мучило: кто знал о происшедшем? К т о они? С к о л ь к о их? Что таится за этим молчанием? Кто тот талантливый юрист, студент четвёртого курса, который составил весь план? Кто был тот «д р у г», что следил за её отъездом на вокзале? Заметили ли родные покойной Лизы отсутствие у ней паспорта? Сделали ли они заявление об этом полиции?

Она мучила себя. Дотоле прямая, свободная, гордая, честная, она теперь подгоняла себя под это новое положение в жизни: скрытность и ложь. А ей открывались всё новые стороны её несчастья: она замужем, и ей уж не венчаться снова (опять уголовное преступление и смертный грех перед церковью). Она видела себя обречённой на одиночество.

Она стала завидовать тем, кто понимает жизнь как хаос, кто не испытывает мучений совести. Она же от поколений предков унаследовала веру в непреложный моральный закон: н и ч т о н е п р о х о д и т б е с с л е д н о. В сущности людей, и вещей, и явлений, и поступков уже закл ючается зерно следствия, линия их будущего, качество их дальнейшего существования. Вы бросили камень? Он