Разбойный приказ - Андрей Посняков

К слову сказать, Митрий сейчас чувствовал себя намного лучше, нежели утром. И сердце билось ровно, и нос чисто дышал, даже озноба – и того не было. Все это с того, что некогда болеть было – дело нужно делать, друзей из беды выручать!

Отрок выбрался на дорогу, немного постоял в кустах, посмотрел и, убедившись, что на пути никого нет, быстро зашагал по Кузьминскому тракту. Шел уверенно – других дорог в здешних местах не было. Заходящее солнце светило отроку в спину, и длинная тень его смешно корявилась на ухабах.

Позади остались Кузьминки с их воровским постоялым двором, длинное, тянувшееся по правую руку озерко тоже закончилось, зато впереди появилось еще одно, круглое, маленькое, прятавшееся в ложбинке посреди высоких холмов, поросших рябиной.

На вершине холма Митрий огляделся по сторонам – позади, окрашивая малиновым светом купол Спасской церкви, полукружьем пламенело солнце, медленно опускавшееся за черный частокол деревьев. Сбоку, вдоль тракта, казавшегося узенькой нитью, притулились избенки – постоялый двор и чуть поодаль деревня. Со всех других сторон вообще ничего не было, кроме покрытого синеватою дымкой леса, тянувшегося до самого горизонта. Где-то там, меж пустошей и холмов, петляла дорога, исчезая в непроходимых дебрях тайги.

Туда и направился отрок, надеясь на скорейшую встречу с торговцами. Да-а… Хорошо бы с кем другим не встретиться – с медведем, волками или лихими людьми. Впрочем, все лиходеи, похоже, предавались сейчас кутежу на Спасском погосте. Отмечали день Иова Многострадального.

Наверное, многие из татей были женаты, имели семьи в Спасском или в тех же Кузьминках. Любили своих жен, растили детей, почитали родителей… и время от времени промышляли страшным кровавым делом! Как же они не боялись Божьего гнева? Или надеялись откупиться богатыми пожертвованиями в монастыри? Кто их ведает? Интересно, а жены разбойников и детишки знают о недостойном промысле своих близких? Знают – и поддерживают? Тоже не боятся Божьего гнева.

Митрий вдруг задумался – а как бы он относился к своим родичам, коли б они у него имелись да промышляли кровавым воровством и татьбою? Да как вообще самому-то жить с этим? Знать, что вот эта однорядка с золоченым шитьем с пограбленного купца снята, а то жемчужное ожерелье, что так весело сверкает на шее супруги, – с убитой купеческой дочери! А вон тот красивый плащ – не плащ вовсе, а слезы умученного в лесу приказчика! А закопанные в кубышке монеты – не монеты, а кровавые сгустки. И кругом все – людская безвинная кровь. Все кровь, все… Шикарный хоромы – кровь, богатый двор – кровь, кони, стадо коров, приобретенное на воровские деньги, – тоже кровь, кровь безвинно умученных! Не снятся они по ночам? Снятся? То-то страшно…

Так и не поняв, как они вообще живут, эти лиходеи, Митрий вдруг замедлил шаг, а потом и остановился, вглядываясь в сгущавшуюся тьму. Вроде там, впереди, вдруг блеснул огонек. Показалось? Иль то сверкали глаза ночного зверя? Вот опять блеснуло. И еще – рядом. Костры?! Неужели обоз?! А может, разбойники? Да нет, не прокормиться в здешних глухих местах двум разбойничьим шайкам, одной и то трудно. Значит, торговые люди. Никого других тут, по заверению тонника Анемподиста, быть не могло.

А сумерки между тем все сгущались. На темно‑синее небо высыпали мерцающие желтые звезды, серебряный месяц повис над старой осиною, в ближних кустах захлопала крыльями какая-то ночная птица. Дорога под ногами еле проглядывалась, хорошо, свет месяца отражался в многочисленных лужах, которые отрок старательно обходил и все же угодил пару раз в холодную грязную жижу. Брр!

Передернув плечами, Митрий начал размышлять уже о более конкретных вещах. Если впереди обоз – а больше, похоже, некому, – то наверняка обозники выставили сторожу. Хорошо, если сторожа спросят, кто такой. А если нет, если они сперва по башке стукнут, а уж потом спрашивать станут? Бывали случаи. Тогда лучше подобраться как-нибудь незаметно, присмотреться. Ага, черта лысого там, в темноте, увидишь. Уж тогда точно за лазутчика примут. Нет уж, лучше, наоборот, как можно заметнее быть. Ага, а если это все-таки не обоз? Если лихие люди? Да-а, задачка. Ладно – Митрий махнул рукой – подойду поближе, а там посмотрим! Дойти хоть во-он до той кривой сосны, дальше совсем немножко останется.

Рассудив так, путник прибавил ходу, уже не обращая внимания на лужи, – не очень-то их было и видно, слишком высокие да густые деревья росли кругом. Однако кривая сосна впереди, на лысом холме, оставалась хорошо видимой. Экие кривые ветки!

Насторожив самострел на крупную дичь, Юсси закрепил вязки и прутья и, неслышно уйдя с тропы, направился через орешник к холму. Такие же самострелы он насторожил по всем тропинкам, жаль вот только на дороге не оказалось удобного местечка. Да и кого там пронзить тяжелой стрелой – запряженных в телеги коней? Тоже, конечно, хорошая жертва, но только не для Юсси! Слишком уж сильно оскорбили его «веняла» – русские, да оскорбили – это еще слабо сказано. Напали, как волки, в предрассветный туманный час, сожгли выселки, убили младшего брата. Хорошо хоть супруга и дети Юсси отсутствовали – ушли погостить к родичам на Черную речку. Но за брата нужно было отомстить! И за сожженный дом, и за уведенных коров, и за то унижение, что испытал сам, вынужденный прятаться по урочищам. Не прятался бы, принял открытый бой и погиб с честью, прихватив с собой на тот свет немало «веняла», да только кто тогда отомстит за смерть брата?

Юсси выбрался на дорогу – вот, теперь хорошо. Захотят «веняла» сойти с пути – напоить коней, умыться, – сойдут с тракта на тропинку, ведущую к призывно блестящему за деревьями озеру, тут и поразит их тяжелая стрела мстителя. Получайте! Кто вам сказал, «веняла», что можно безнаказанно убивать, жечь, грабить?

Юсси улыбнулся, поправил на плече мешок с охотничьими припасами и, бесшумно выбравшись из кустов, направился к холму с одиноко росшей сосной. Все весяне знали – сосна эта не простая, божественная. В праздники собирались вокруг, приносили жертвы – привязывали к кривым ветвям разноцветные ленточки, коровьи колокольчики-боталы, добытую в лесу дичь. Вот и Юсси шел к священной сосне не с пустыми руками – болтался в заплечной суме недавно подстреленный рябчик.

Выйдя на пересекавший его путь тракт, Юсси вдруг резко насторожился, прислушался. Кто-то шел по дороге! И шел, не скрываясь. С другой стороны, противоположной той, куда направлялся заночевавший в лесах обоз.

Весянин спрятался за кустом – неведомый путник приближался, даже насвистывал что-то. Совсем обнаглели эти «веняла», идут по чужому лесу без всякой опаски! Ну иди, иди… Сегодня добрые – и не очень – духи леса и озера напитаются человеческой кровью! Кровью врага, «веняла»! Больно уж удобный для того момент, никак нельзя упускать. Накинуть беспечному дурачку на шею веревку, придушить, связать, оттащить к священной сосне… Славная месть! Она понравится погибшему брату.

Приказчик и доверенное лицо холмогорского купца Еремея Хвастова Иван Леонтьев – совсем еще молодой юноша, однако самого серьезного вида – подбросил в костер хворосту. Занялось, рассыпалось желто-красными искрами притихшее было пламя, выхватывая из темноты лица сидящих. Сторожу несли по очереди, сначала людишки архангельского гостя Фомы Акундинова, затем холмогорцы. Они-то и сидели сейчас у костра.

– Не пора, Иване? – тихонько спросил маленький светлобородый мужик в потасканном, но аккуратно заштопанном армячишке, Авдей Светлояров сын. Хитер был Авдей, себе на уме, хоть и прикидывался простачком да человечишком бедным – и армяк носил рваненький, и вообще одевался понеприметней. Но все знали – деньжата у Авдея водились.

Иван посмотрел в небо и качнул головой:

– Нет, не пора. Эвон, месяц над той березиной встанет – тогда и верно пора.

Третий караульщик, кудлатый нелюдимый мужик Никифор Фомин, посмотрев на луну, молча кивнул – согласился с Иваном. Силен был Никифор, осанист. И не говорлив, как тот же Авдей. Иван таких людей уважал, не суетливых, себе цену знающих. И сам старался таковым быть. Без нужды разговоры не заводил, больше слушал, а уж если вступал в разговор, то всегда по делу и говорил умно – не в бровь, а в глаз. Вот зашел как-то раз разговор об аглицких немцах, коих немало в Архангельском городке бывало, так мужики все смеялись, говорили, что у них не королева и не король, а мужики торговые правят. Авдей против выступил – дескать, не может такого быть, чтобы мужики, нешто они направят? Тут Иван не выдержал, кашлянул, вступил в разговор – мол, не прав ты, Авдей Светлояров, но и вы, мужики, не совсем правы. Королева Лизавета Англией долгое время правила – а ей в помощь бояре английские да торговые гости законы удумывали. Не все скопом, а особо избранные люди – парламент называется.