Иисус из Назарета - Йозеф Ратцингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нойснер говорит о таинственном приравнивании Иисуса Богу, которое совершается в Нагорной проповеди, исключительно с осторожностью и почтением, но его анализ, однако, показывает, что именно это и есть тот момент, в котором весть Иисуса принципиально расходится с верой «вечного Израиля». Нойснер берет три основные заповеди Декалога и рассматривает то, как их представляет Иисус: это заповеди о почитании родителей, о соблюдении святой субботы и, наконец, о Святости Господа. В результате Нойснер приходит к тревожному выводу, что Иисус, судя по всему, призывает отказаться от соблюдения этих трех основополагающих заповедей и вместо этого последовать за Ним.
Спор о субботеПроследим теперь за нитью разговора верующего иудея Нойснера с Иисусом и начнем с субботы, неукоснительное соблюдение которой является для Израиля главным символом жизни в союзе с Богом. Даже не слишком искушенный читатель Евангелия знает: спор о том, что относится к субботе, а что нет, был камнем преткновения между Иисусом и народом Израиля того времени. Традиционно считается, что Иисус выступил против слепого следования законам и предложил взамен более свободный, более широкий подход, позволявший действовать разумно, сообразуясь с конкретной ситуацией. Доказательством тому служит фраза: «суббота для человека, а не человек для субботы» (Мк 2:27). В этих словах Иисуса усматривается антропоцентрический взгляд на действительность, из которого якобы естественным образом вытекает «либеральное» толкование заповедей. Собственно, в результате этих споров вокруг субботы и сложился образ «либерального» Иисуса. Его критика иудейства того времени была, как утверждается, критикой свободолюбивого, разумно мыслящего человека, выразившего свое отношение к «законничеству», к закоснелому легализму, каковой, в сущности, есть не что иное, как лицемерие и низведение религии до уровня рабской системы исполнения неразумных правил, не дающих человеку заниматься делами и сковывающих его свободу. Неудивительно, что иудейство выглядит при таких рассуждениях не слишком привлекательно; не случайно современная критика — начиная со времен Реформации — усматривала в католицизме возврат к «иудейству», понимаемому подобным образом.
Вернемся, однако, к тому вопросу, который возникает здесь, к вопросу об Иисусе: Кем Он действительно был и чего Он действительно хотел? В сущности, это вопрос о реальном наполнении иудейства и христианства: не был ли Иисус в действительности либеральным раввином, предтечей европейского либерализма? И не означает ли это, что Иисус нашей веры и, следовательно, вся вера Церкви есть лишь одно большое заблуждение?
Нойснер удивительно быстро отметает в сторону подобного рода толкования; он может себе это позволить, потому что сумел нащупать и убедительно показать, в чем состоит истинная суть конфликта. По поводу спора об учениках, собиравших колосья, он ограничивается лишь таким замечанием: «Меня беспокоит вовсе не то, что ученики нарушили заповедь о соблюдении субботы. Это было бы слишком банально и уводило бы от сути дела» (Ibid., 87). Конечно, когда мы вникаем в спор о соблюдении субботы и читаем о гневной печали Господа, вызванной жестокосердием ревнителей строгого соблюдения субботы, мы понимаем, что в этом конфликте речь идет о глубочайших вопросах, связанных с человеком и с тем, как правильно почитать Бога. И в этом смысле данный конфликт едва ли можно назвать «банальным». Однако Нойснер несомненно прав, когда говорит о том, что в словах Иисуса, сказанных по поводу собирания колосьев в субботу, заключена самая суть разногласия.
Иисус защищает учеников и ссылается при этом на Давида, который вошел со своими спутниками в дом Бога и «ел хлебы предложения, которых не должно было есть ни ему, ни бывшим с ним, а только одним священникам» (Мф 12:4). Далее Он говорит: «Или не читали ли вы в законе, что в субботы священники в храме нарушают субботу, однако невиновны? Но говорю вам, что здесь Тот, Кто больше храма; если бы вы знали, что значит: „милости хочу, а не жертвы“ (Ос 6:6; ср. 1 Цар 15:22), то не осудили бы невиновных; Ибо Сын Человеческий есть господин и субботы» (Мф 12:5–8) (Ibid., 76). Нойснер пишет по этому поводу: «Он (Иисус. — Й.Р.) и Его ученики могут делать в субботу то, что они делают, потому что они вступили на место священников в храме: священное место переместилось, оно теперь представляет собой круг учителя и его учеников» (Ibid., 86 ff.).
Здесь нам придется ненадолго прерваться и поговорить о том, что́, собственно, означала для Израиля суббота, — чтобы понять, из-за чего ведется этот спор и почему эти разногласия столь принципиальны. В седьмой день Творения Бог почил, говорится в истории Сотворения мира. «В этот день мы празднуем Творение», — заключает Нойснер (Ibid., 77) и справедливо пишет далее: «Ибо не работать в субботу означает гораздо больше, чем исполнять с чрезмерным усердием некий ритуал. Это своего рода подражание Богу» (Ibid., 78). Таким образом, в понятие «суббота» входит не только запретительный (отрицательный) момент — неделание чего-то, отсутствие внешней активности, но и побудительный (положительный) — покой, который должен иметь и пространственное выражение: «Соблюдение субботы, следовательно, требует нахождения дома. Отказ от всякой работы еще недостаточен, необходимо отдыхать, а это означает, по существу, что в один день недели семья и дом смыкаются в единый круг благодаря тому, что все и каждый находятся дома и всё находится на своих местах» (Ibid., 84). Суббота — это вопрос не только личного благочестия, это стержень социального порядка: «Этот день делает Израиль тем, что он есть, — народом, который подобно Богу, отдыхавшему от трудов в седьмой день Творения, предается отдыху» (Ibid., 77).
Наверное, уместно задуматься, сколь полезно было бы и для нашего современного общества, если бы семья собиралась у домашнего очага в определенный день и проводила его в мире и покое в знак единения с Богом. Но нам придется пока отказаться от подобных рассуждений, чтобы не отвлекаться от диалога между Иисусом и Израилем, который есть не что иное, как диалог между Иисусом и нами, и даже в каком-то смысле диалог между нами и современным еврейским народом.
Благодаря слову «покой», обозначающему главный элемент субботы, устанавливается, как считает Нойснер, непосредственная связь с тем местом в Евангелии от Матфея, в котором Иисус возносит хвалу Богу и которое предшествует истории с учениками и колосьями: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам. Ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение. Все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть…» (Мф 11:25–27). В традиционном толковании это как будто два совершенно различных текста: один из них говорит о Божественности Иисуса, другой — о споре вокруг субботы. Читая Нойснера, однако, мы видим, что оба эти текста тесно связаны друг с другом, ибо и в том и в другом случае речь идет о тайне Иисуса, о Сыне Человеческом или, точнее, о Сыне как таковом.
Завершается эта глава Евангелия от Матфея, в которой Иисус возносит хвалу Богу и за которой сразу идет история о субботе, такими словами Иисуса: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф 11:28–30). Обычно эти слова трактуются как выражение «либерализма» Иисуса, то есть интерпретируются в морально-нравственном аспекте: либеральный взгляд Иисуса на закон облегчает жизнь в противовес иудейскому «законничеству», легализму. Нельзя сказать, что это объяснение выглядит на практике убедительным, ибо следовать Христу — дело нелегкое, да и Сам Иисус никогда ничего подобного не утверждал. Но как же понимать тогда все это?
Нойснер показывает нам, что речь в данном случае не идет о некой моралистической формуле; перед нами — сложный теологический или, даже точнее, христологический текст. Тема покоя и связанная с этим тема тягот и бремени соотносит данный текст из одиннадцатой главы Евангелия от Матфея с вопросом о субботе. Покой, этот главный символ субботы, оказывается теперь отнесенным к Иисусу. Учение Иисуса о субботе увязывается теперь напрямую с Его призывом, обращенным к «труждающимся и обремененным», и словами о Сыне Человеческом как о «господине субботы».
Нойснер обобщает содержание данного комплекса следующим образом: «Мое бремя — легко, Я даю вам покой, Сын Человеческий есть истинный господин субботы, ибо Сын Человеческий есть отныне суббота Израиля: рассуждая так, мы действуем как Бог» (Ibid., 90).
Теперь Нойснер может позволить себе сказать еще яснее, чем прежде: «Таким образом, нет ничего удивительного в том, что Сын Человеческий есть господин субботы! Он является таковым не потому, что интерпретирует ограничения, накладываемые субботой, свободно, в либеральном духе. <…> Иисус не был раввином-реформатором, который хотел сделать жизнь человеческую „легче“. <…> Нет, речь здесь идет не об облегчении бремени <…> Речь идет об авторитете Иисуса, о Его притязаниях» (Ibid., 89). «Теперь Христос стоит на горе и занимает место Торы» (Ibid., 91). Разговор верующего иудея с Иисусом подходит здесь к решающему моменту. Испытывая благоговейную робость перед Иисусом, он обращается не к Нему, а к Его ученику: «„Действительно ли твой учитель, Сын Человеческий, и есть господин субботы?“ И снова вопрошаю я: „Твой учитель — Он Бог?“» (Ibid., 92).