Мастера мозаики - Жорж Санд

А между тем нужда становилась все безысходней. Дзуккато твердо решили терпеть самые тяжкие лишения, но не прибегать к помощи знаменитых мастеров, с которыми они были связаны дружбой. Состояние их отца было более чем скромно: из гордости он никогда не пользовался поддержкой своих сыновей, по его мнению попавших в унизительное положение. В дни благоденствия они отдавали старику часть своего жалованья. Тициану пришлось уговорить старика принимать помощь ст его, Тициана, имени, ибо он не соглашался получать деньги от сыновей. Теперь, когда братья Дзуккато не могли помогать отцу, Тициан продолжал — уже из своих денег — поддерживать старика, и благодарные сыновья скрывали от великого мастера свою нужду из боязни злоупотребить его великодушием.

По счастью, о них заботился Тинторетто, хотя сам он в ту пору был весьма стеснен. Искусство, казалось, впало в немилость; сборы «братств» уменьшились, поговаривали о продаже всех картин, в скуолах хотели разделить вырученные деньги между бедными подмастерьями — членами корпораций. Патриции тайком приобретали предметы роскоши, пряча их в своих дворцах, стараясь уклониться от налогов в пользу неимущих сословий. И все же Тинторетто умудрялся помогать своим друзьям, попавшим в беду. Не говоря о том, что он без их ведома так устроил, что у них купили много украшений, он не переставая хлопотал, чтобы сенат дал им работу. В конце концов ему удалось доказать, что необходимы новые работы по восстановлению мозаики в базилике; часть внутренних стен, украшенных византийской мозаикой (и в наши дни видишь их в соборе святого Марка), можно было сохранить, но для этого мозаику нужно было целиком снять и снова набрать, на новом грунте. Другие же части мозаики восстановить было невозможно, и следовало их заменить новыми композициями, пока все не рассыпалось в прах. Но расходов потребовалось больше, чем предполагали раньше. Сенат повелел произвести эти работы и выдал определенную сумму денег, но решил сократить число мастеров мозаики и, чтобы прекратить всякое соперничество, назначить одного руководителя и одну школу. Руководителем должен был стать тот, кто выйдет победителем на конкурсе, в котором примут участие все мастера, работавшие перед этим в базилике, — тот, кого комиссия художников сочтет самым искусным. В школу должны быть набраны ученики не по выбору мастера, не по его склонностям и родственным связям, а по таланту, признанному комиссией. Для победителей будут установлены большой приз, второй приз и четыре похвальные грамоты. Количество мастеров будет ограничено шестью человеками.

Комиссия была составлена из художников, проверявших работы Дзуккато и Бьянкини. Конкурс был открыт: предлагался сюжет мозаичной картины, изображающей святого Иеронима. Тинторетто пришел к Дзуккато и сообщил новость, вручив им сотню дукатов — долгожданное жалованье за год работы. Эта нежданная победа над злой и страшной судьбой вновь зажгла угасшую было энергию Франческо и Боцца, но различным образом: молодой мастер сжимал в объятиях брата и любезных его сердцу учеников, а Бартоломео с каким-то хищным, ликующим возгласом, напоминающим клекот морского орла, выбежал из мастерской и больше не появлялся. Он побежал к Бьянкини и рассказал обо всем. Боцца ненавидел и презирал Бьянкини, но работать с ними было ему выгодно. Ему было ясно, что то ли по пристрастию, то ли по справедливости, но работы Франческо и его учеников пройдут первыми по конкурсу. Бьянкини же были только подручными и, конечно, в предстоящих работах, предпринятых республикой, будут на вторых ролях. С другой стороны, Боцца знал, что слабое здоровье и недуг не позволят Франческо работать. Он предполагал, что Валерио сам возьмется за оба эскиза, которые будут даны Дзуккато, что приложат к ним руки и ученики. Срок был назначен короткий, и комиссия будет судить не только об искусстве участников конкурса, но и об умении быстро работать. В глубине души Боцца льстил себя надеждой, что может вступить в соперничество с Дзуккато. За последнее время, живя в Сан-Филиппо, он хорошо изучил рисунок и старался овладеть всеми тайнами красок и линий — Валерио, по своей простоте, многому его великодушно научил.

Боцца надеялся превзойти Дзуккато, но понимал, что вряд ли вытеснит Франческо, чье имя уже было известно, меж тем как его, Боцца, имя еще никто не знал. Отстранить Франческо удастся, если прокураторы припугнут членов комиссии кознями и угрозами Мелькиоре. Прокураторы относились благосклонно к Бьянкини, которые низкопоклонничали перед ними, уверяя, что те понимают много больше в живописи и мозаике, чем Тициан и Тинторетто. Решив бороться против талантливых художников Дзуккато, Боцца не нашел ничего лучшего, как перейти на сторону Бьянкини. Он так и сделал. Он уверил Бьянкини, что они не обойдутся без него, поскольку совершенно не знают законов рисунка, и что их работы несомненно провалятся на конкурсе, если они не доверятся ему, Боцца. Его наглое самомнение ничуть не возмутило Бьянкини. Деньгами они дорожили больше, чем похвалой, а великие живописцы выказали им такое пренебрежение при последней проверке их работ, что они стали опасаться за свое будущее. Итак, они приняли предложение Боцца и даже согласились выдать ему вперед десять дукатов. Он тотчас же потратил половину денег на чудесную золотую цепь, которую и послал Дзуккато. Франческо надел ее брату на шею, так и не узнав, кто ее прислал.

Все с жаром принялись за работу. Но Франческо, на миг загоревшись надеждой, не рассчитал сил и спустя несколько дней слег в лихорадке. Ему пришлось прервать работу и только следить, лежа в постели, за трудами своих учеников.

XXII

Болезнь брата так встревожила Валерио, что он отказался от участия в конкурсе. Недуг у Франческо был тяжелый, и он с болью в душе смотрел на свою незавершенную работу, и от этого ему становилось хуже. Он огорчился еще больше, когда Нина, жена Чеккато, не подумав, сказала, что, проходя мимо мастерской Бьянкини, увидела Боцца. Услышав о черной неблагодарности Боцца, Франческо заплакал, вне себя от негодования, и это вызвало новый приступ лихорадки. Валерио, видя волнение брата, стал уверять, что Нина ошиблась. Он решил сам убедиться, что человек, с которым, несмотря на все раздоры, он делился последними крохами, оказался таким черствым себялюбцем. И вот Валерио отправился в Сан-Фантино, где находилась мастерская Бьянкини, и через полуоткрытую дверь заметил Боцца: он исправлял работу Антонио. Валерио позвал его и, отведя в сторону, стал горячо укорять за недостойное поведение.

— В тот день, когда ты так внезапно убежал от нас, — говорил он, — я понял, что у тебя появился луч надежды на успех, старые друзья стали для тебя чужими. Я понял, что это эгоизм художника. Брат старался извинить тебя, говоря, что жажда славы — такая могучая страсть, перед которой все умолкает; но между эгоизмом и злой волей, между неблагодарностью и вероломством есть еще расстояние, и мне не верилось, что ты преодолел его так быстро. Благодарю вас! Вы мне преподали суровый урок и заставили усомниться в священной силе благодеяния.

— Не говорите о благодеянии, мессер, — сухо ответил Боцца. — Я не принимал от вас благодеяний. Вы мне помогали в надежде, что я вам буду полезен. Но я не пожелал быть вам полезным и за ваши услуги уплатил: ценность моего подарка намного превосходит все ваши расходы.

С этими словами Боцца указал глазами и пальцем на цепь, украшавшую грудь Валерио. Как только Валерио понял, о чем идет речь, он с такой силой рванул цепь, что она рассыпалась на множество колечек.

— Да как вы могли, — крикнул Валерио, глотая слезы стыда и гнева, — да как посмели прислать мне подарок?

— Так делается ежедневно, — ответил Боцца, — не отрицаю, вы были весьма любезны, подобрав меня на улице, и я даже признателен вам за то, что вы меня так цените, — ведь вы не по-: скупились и вместо задатка меня кормили.

— Вот оно что! — промолвил Валерио, зажав разорванную цепь в дрожащей руке и устремив на Боцца глаза, сверкающие гневом. — Значит, вы принимали мою мастерскую за какую-то лавочку и воображали, что я кормлю подмастерьев, преследуя низкие цели? Так-то вы оценили мои жертвы, мою преданность несчастным собратьям по ремеслу! Значит, вы считали меня своим поваром, когда я готовил для вас завтрак, а вы работали?

— Нет, не считал, — холодно отвечал Боцца, — я просто решил, что вы хотите удержать художника, чей талант признаете. Не желая зависеть от вас, я рассчитался с вами и сделал этот подарок. Разве так не водится?

При этих словах взбешенный Валерио с силой швырнул цепь в лицо Боцца. Она чуть не поранила ему глаз — кровь так и хлынула ручьем.

— За это оскорбление вы мне заплатите, — проговорил Боцца спокойно. — Я сейчас сдержался, но достаточно одного моего слова, и десяток кинжалов тотчас вонзится вам в грудь. Надеюсь, мы с вами еще встретимся.