Космический вальс - Николай Бондаренко

Сейчас отец увлечен новой работой – портретами выдающихся государственных и общественных деятелей эпохи коммунизма. В мастерской несколько необычных заготовок. Одна из них – древесная глыба с могучими корневищами. Слова отца – осмотреться перед решающим рывком – и означали желание еще раз хорошенько взвесить, оценить намеченное, а потом уже взяться за вдохновенный труд.

Вертолет быстро доставил нас к реке и, едва мы вышли, бесшумно упорхнул за синюю кромку леса. Отец с Наташкой сбежали по ершистой тропинке вниз и, скинув одежду, по мягкому песку вошли в воду. Мы с Тараской поспешили за ними, и вскоре все четверо забултыхались в речной прохладной синеве. Потом Тараска, размахивая сачком, забрался на косогор и стал что-то выискивать в густой траве; от него не отставала Наташка.

Я плюхнулся на горячий песок, блаженно вытянулся. Отец хотел последовать моему примеру, но вдруг о чем-то вспомнил, направился к одежде, сложенной аккуратной горкой неподалеку.

– Читай, – протянул он сложенную вчетверо газету и лег рядом. – Свежий номер.

Отцовские темно-карие глаза внимательно смотрели на меня, добрые губы чуть улыбались, скуластое лицо светилось. Отцу давно перевалило за семь­десят. Но даже я, на тридцать лет моложе, не мог дать ему столько, и в нашем естественном, приятном общении совершенно не чувствовал возрастной грани…

Развернул газету. Сразу бросился в глаза портрет Заслуженной учительницы Планеты Зинаиды Яковлевны Печерской. Подпись сообщала, что сегодня ей исполнилось сто пятьдесят лет. Она, рядовой работник сектора культуры Производственного педцентра, неутомимо шефствует над сотнями семей – рекомендует для чтения новые книги, организует выходы в театры, проводит встречи с мастерами литературы и искусства и многие другие культурно-массовые мероприятия. На участке Зинаиды Яковлевны не замечено ни одного случая невоспитанности, бескультурья, да и вряд ли они возможны при высокоэффективной, хорошо продуманной работе. От имени всех читателей газета тепло поздравляет старейшего работника системы просвещения с днем рождения и адресует юбиляру самые сердечные пожелания.

Просматриваю газету дальше. Так вот в чем дело! Здесь же, на первой странице, напечатан фотоснимок Светланы, моей жены. Она снята на своем рабочем месте, на фоне лучеобразно расходящихся нитей. В ткацком автоматическом цехе я бывал много раз и эти «детали» мне хорошо знакомы.

– «Светлана Коваль, – стал я читать вслух, – завоевала первое место в соревновании между ткачихами текстильного комбината имени Розы Люк­сембург. Передовая ткачиха, подсчитав свои возможности, обязалась выполнить два годовых плана к первомайским торжествам…

– Молодец, Светлана! – похвалил я. – Даже маму обогнала.

– Ну, мама еще скажет свое слово, – мягко заступился отец. – Мама у нас – твердый орешек.

Конечно, насчет твердости отец преувеличивал. У мамы ее было нисколько не больше, чем должно быть у каждого нормального, воспитанного человека. Нежнее и внимательнее женщины, чем моя мама, я не встречал. Конечно, это сильное субъективное искажение, но мне так казалось и я себя не переубеж­дал. Светлана тоже была нежна и внимательна, но мама… Да и стоит ли осуждать искренние сыновние чувства и несколько преувеличенную оценку, если от этого никаких отрицательных последствий!.. Кстати, и отец всегда казался мне самым умным, самым талантливым, самым волевым человеком, хотя я хорошо знал – на земном шаре умных, талантливых, волевых людей – миллионы. Каждый чем-нибудь замечателен и знаменит. Каждый выполняет свои обязанности с полной выкладкой, что-то изобретает, ищет, совершенствует.

Я внимательно прочитал весь номер. Раньше срока выдана плавка… Автоматический уборочный комплекс завершает косовицу и обмолот колосовых… Открыта выставка молодых художников… Учителя готовятся к предстоящему учебному году. Через два месяца на Иону отправляется космическая экспедиция…

Последняя информация будто специально предназначена для меня. Значит, через два месяца… Жаль, ничего не сказано о составе экспедиции. Неужели я опоздал, и участники полета определены?

Мне представилось: в Космическом центре я иду на прием к руководителям, и мне отказывают, отказывают, отказывают… «Поздно, дорогой, где вы были раньше!»

От этой мысли стало жутковато. Я должен непременно попасть на Иону! Не только как специалист по космической археологии, но и как психолог-историк. Дело в том, что меня не просто интересовали предметы далекого прошлого, я старался увидеть в конкретном психофизическом проявлении уровень социального развития человека (или иного мыслящего существа), ступени его внутреннего совершенствования от века к веку, от одной общественно-экономической формации к другой. По сообщениям Юрия Акимовича, Иона по своему социальному устройству очень напоминает Землю двадцатого столетия. Надо ли объяснять, как важно было мне попасть на открытую планету, изучить, сопоставить ее живые формы с историческими земными…

Отец заметил перемену во мне, и я объяснил причину.

– По-моему, зря беспокоишься, – сказал отец. – Юрий Акимович не сможет отказать. Ты для него как сын… Меня лично тревожит другое: дальность полета. Путешествие займет не десять, и даже не пятнадцать лет…

– Ты… против?

– Нет, нет, – взмахнул рукой отец. – Разве можно быть против! Я говорю лишь о долгой разлука… Впрочем, напрасно говорю. Разве мы эту самую разлуку не одолеем? Еще как одолеем! Если, конечно, – шутливо добавил он, – ты привезешь чурбак какого-нибудь необыкновенного дерева.

– Милый мой батюшка! – рассмеялся я и закинул руку на его плечо. – Обязательно привезу. И тебе, и маме, и Светлане – всем доставлю по какой-нибудь диковине. Хочешь чурбак – привезу чурбак!

– Эх, Максимушка, ничего-то ты не понимаешь, – вздохнул отец. – Ну да ладно, выполняй за­каз…

Помолчав, отец, как будто вне всякой связи с предыдущим, сказал, что, наверное, пришла пора изменить ему творческую традицию. Впервые за много лет его потянуло на современность. Ему хотелось бы создать образ молодого современника. Прототип есть. Кто? Да это, оказывается, я. Почему я? Вокруг столько молодежи! Да потому, что отец именно во мне видит типичные черты зрелой юности и именно через меня хорошо их чувствует… И вот, если я улечу…

– Выручит память, – сказал я. – Уверен – получится намного лучше.

Я спросил у отца, почему бы ему полностью не перейти на творческую работу.

– Мы уже говорили об этом, – ответил он. – Разве я смогу бросить завод? Я рабочий, и место мое у машин. А все остальное – моя духовная пища, активный отдых.