Падди Кларк в школе и дома - Родди Дойл

Я наворачивал круги по саду, потому что вокруг дома — это мало. Ну, не стоялось спокойно. Пробежал два круга, причём по-настоящему быстро, чтобы успеть к телевизору на повтор матча. Нужно воспитывать силу воли.

Джордж Бест…

Джордж Бест…

Джордж Бест забил гол в финале Кубка Европы. Я любовался, как он бежит в середину поля, сверкает улыбкой, но, кажется, не удивляется.

Отец обнял меня за плечи. Специально встал и обнял за плечи.

— Чудесно, — приговаривал он.

Папаня тоже болел за Юнайтед, хотя и не так усердно, как я.

— Чертовски чудесно.

Пат Креранд, Фрэнк Маклинток и Джордж Бест висели в воздухе. Мяч находился над макушкой Маклинтока, но трудно было определить наверняка, кто же его отбил. Скорее всего, Джордж Бест. Его чёлка взлетала, как будто он только взмахнул головой, отбивая мяч, который явно летел не к нему, а от него. Фрэнк Маклинток как бы улыбался, Пат Креранд как бы вопил во всю глотку, и только Джордж Бест был как обычно, как будто провёл комбинацию и смотрит, как мяч будет трепыхаться в сетке. Вот-вот — и гол.

В книге были сотни фотографий, но я всё чаще возвращался к одной. Креранд с Маклинтоком — было заметно, что они прыгают, и только невозмутимый Джордж Бест будто стоял на твёрдой земле. Ноги прямые и чуть в стороны, как в строю по стойке «вольно». Одни волосы — к небу. Будто бы вырезали фотографию Джорджа Беста и наклеили на фотографию прыгающих Маклинтока с Крерандом на фоне тысяч голов и черных курток вдалеке, на трибунах. Его лицо не выражало усилия: рот лишь слегка приоткрыт, руки сложены, но не сжаты, шея как бы расслаблена, не то, что у Фрэнка Маклинтока, у которого точно вместо жил верёвки выросли.

А я ведь ещё кое-что нашёл. Вступление на странице одиннадцать, на развороте с фото Джорджа Беста. Прочёл вслух. Потом зачитал снова последний параграф.

— Впервые, ещё в рукописи, читая данный труд, я испытал особое удовольствие благодаря тому, как рекорды и средние показатели гармонично вписывались в совокупный текст…

Я не смог бы объяснить, что значит эта фраза, но наплевать.

— В этой книге воплощается моё представление о наиболее удачном сочетании образовательного и развлекательного жанров. Желаю вам наслаждаться чтением так же, как я.

И под вступлением — подпись Джорджа Беста.

Джордж Бест подписал мне книжку.

И ведь папаня молчал по автограф. Просто дал мне книгу, сказал: «с Рождеством» и поцеловал в щёку. Чтобы я сам нашёл, где расписался великий Бест.

Джордж Бест.

Только не Джорди. Никогда не называл Джорджа Беста Джорди. Ненавижу, когда называют его Джорди.

Джордж Бест.

На фотографии он не заправил футболку в шорты, а остальные двое — заправили. Из моих знакомых никто не заправлял футболку в шорты, даже те, кто обзывал Джорджа Беста бесполезным болваном; они все носили футболки навыпуск.

Я принёс книгу папане, чтобы он знал: автограф найден, и это восторг, самый лучший подарок в моей жизни! Книга называлась «Иллюстрированная история футбола». Огромная, толще ежегодника, тяжеленная. Явно для взрослых. Обещанные иллюстрации, конечно, были, но хватало и текста, причём меленького. Я решил прочитать всю книгу в один присест.

— Я нашёл! — твердил я и тыкал пальцем в книгу, в автограф.

Папаня сидел в кресле.

— Нашёл? — переспросил он, — Молодец. А что?

— Что «что»?

— Нашёл что?

— Как что? Автограф!

Разыгрывает он меня, что ли?!

— Давай посмотрим, — сказал папаня. Я разложил книгу у него на коленях.

— Вот, вот.

Папаня потёр автограф подушечкой пальца.

Почерк у Джорджа Беста был прекрасный: высокие узкие буквы с наклоном вправо. Под именем — прямая, как стрела, черта, соединяющая Дж и Б, до самого Т в конце, и даже чуть дальше. А росчерк похож на диаграмму «пуля, отскакивающая рикошетом».

— Он в магазин зашёл? — не отставал я от папани.

— Кто?

— Джордж Бест.

Тревога шаром закаталась у меня в желудке, и я спросил сразу, чтоб она не разрослась.

— Ну да, — кивнул папаня.

— Не может быть!

— Может.

— Неужели?

— Ну, сколько можно повторять…

Это-то мне и требовалось. Чтобы папаня сказал «ну, сколько можно повторять» без гнева, спокойно, как сказал бы любую другую фразу, не отводя глаз.

— А какой он? — спросил я без желания поймать папаню на вранье. И папаня это знал.

— В точности так, как ты предполагаешь.

— В футбольной форме?

Да, я действительно «в точности так и предполагал», представить себе не умея, что Джордж Бест не всегда носит форму. Я видел его цветную фотографию в зелёной форме Северной Ирландии, а не в обычной красной, и был очень задет.

— Да нет, что ты, — сказал папаня, — в спортивном костюме.

— А что он сказал?

— Э-э…

— А почему ты его не попросил вписать моё имя?

Я ткнул пальцем в автограф.

— Джордж Бест — такому-то.

— Некогда было, — сказал папаня.

— Очередь большая?

— Колоссальная.

Всё хорошо, всё правдоподобно, всё как надо, но я не отставал:

— Он только ненадолго заскочил? — спросил я.

— Угадал, — улыбнулся папаня, — В Манчестер улетал ночью.

— На тренировку?

— Угадал.

Год спустя я смекнул, что автограф Джорджа Беста просто напечатан, а папаня — враль.

В большую комнату входить было нельзя. Она носила название «салон», и ни у кого больше салона не было, хотя все дома, кроме построенных Корпорацией, были одинаково спланированы. Наш салон у Кевиновых мамани с папаней называлась гостиной, а в доме Иэна Макэвоя — комнатой, где телевизор. А вот у нас — додуматься только, салон. Потому что маманя так велела.

— А что это значит? — спрашивал я.

Я называл салон салоном с самого раннего детства, но только сегодня в первый раз это называние показалось смешным. Мы гуляли на заднем дворе. Только тучи хоть немного расходились, маманя распахивала заднюю дверь и выгоняла всех на прогулку. Она задумалась над ответом, но не сердито, а мягко улыбаясь. Сестрёнки спали. Синдбад ставил в вазочку траву.

— Значит: красивая комната, — ответила она наконец.

— Салон означает «красивый»?

— Да, — согласилась маманя, — но только в отношении к комнате.

Похоже, не сочиняет. Понятно.

— А почему просто не сказать: хорошая комната? — удивлялся я, Вдруг подумают, что мы там солонину храним или слоняемся?

— Не должны.

— А вдруг? — не отставал я.

Я говорил серьёзно, не просто чтобы что-то сказать, хотя за мной такой грех водился.

— Вдруг тупые?

— Ну, это должна быть высшая степень тупости.

— Тупиц полно на свете, — просветил я маманю, — У нас целый класс одних тупиц.

— Хватит, — поморщилась маманя.

— Целая параллель тупиц. Класс дефективных.

— Нехорошо так говорить, хватит.

— А почему нельзя говорить попросту «чистая комната»? — не отставал я.

— Это неправильно, — отмахивалась маманя, и довольно-таки бессмысленно. Комната была именно чистая. Нам туда не разрешали заходить, поэтому там всегда царил порядок.

— Почему неправильно? — не отставал я.

— Несолидно как-то звучит. Дёшево, — сказала мама и заулыбалась. — Это — ну, не знаю — «салон» красивее, чем «чистая комната». Звучит приятно, необычно.

— Необычные имена — это считается красиво?

— Конечно.

— А тогда почему ты меня назвала всего-навсего Патрик?

Маманя хихикнула, но сдержалась и просто улыбнулась мне — чтобы я не вздумал, что маманя надо мной насмехается.

— В честь папы, естественно.

Приятно было зваться в честь папы.

— У нас в классе пять человек Патриков.

— Не может быть.

— Патрик Кларк — это я. Потом — Патрик О'Нил, Патрик Редмонд, Патрик Женоччи и Патрик Флинн.

— Это много. Потому что имя красивое, ценится.

— Троих называют Падди, — начал я рассказывать, — один Пат, и Патрик один.

— Не может быть. А тебя как называют?

Я поколебался.

— Падди.

Мама не стала возражать, но дома-то я был Патрик!

— А который Патрик? — не утерпела она.

— Патрик у нас Женоччи.

— Его дедушка итальянец, — сказала мама.

— Да знаю я. Но он и в Италии-то не бывал, Патрик Женоччи.

— Когда-нибудь да поедет.

— Когда вырастет, — сказал я. — А я, когда вырасту, поеду в Африку.

— Серьёзно? А зачем?

— Поеду, и всё, — ответил я, — Есть на то причины.

— Заботиться о негритянских детях?

— Вот уж нет! — Совершенно не хотелось заботиться о негритянских детях. От меня ожидали жалости, сочувствия к ним, маленьким, голодающим язычникам, но мне было плевать на негритянских детей. Даже хуже — сама мысль о них приводила меня в ужас: миллионы, миллионы пучеглазых скелетиков с раздутыми брюшками… брр…