Шкурка бабочки - Сергей Кузнецов

Ксения смотрит на последнего пассажира, толстого мужчину, напоминающего одного из двух боровов, в которых превращаются родители маленькой Тихиро в японском мультфильме. На нем короткая расстегнутая дубленка, рубашка обтягивает свисающий над брючным ремнем живот, одна пуговица отлетела, и в просвет чернеет майка, а может быть – волосы. Через шею перекинут грязно-малиновый шарф, все три подбородка лежат на груди, серые глаза открыты, и взгляд на удивление осмысленный. Бедный мужик, наверное, что-то гормональное. Не приведи, конечно, господь.

Ксения сидит напротив, совсем одна, маленькая, худощавая девушка, греческая дубленка, высокие сапоги, кожаная сумка на коленях. Она возвращается от Влада Крушевницкого – известного театрального режиссера (она не видела ни одного спектакля), завсегдатая клуба «Mix» (она не была в нем ни разу), Олиного брата – о да, этой причины вполне достаточно.

Вопреки Олиным рассказам, дома у него было чисто, ну, ровно как у любого одинокого мужчины. Может, чище даже, чем у холостых натуралов. Разумеется, Влад ничем не напоминал стереотипного гомосексуалиста: у него не было рельефной мускулатуры, он не носил ни кожаных штанов, ни боа из перьев – по крайней мере дома, ожидая младшую сестру с подругой. Также он не красил волос и не подводил глаз, хотя в ванной Ксения увидела коллекцию кремов, которой позавидовала бы любая девушка, кроме разве что Оли, у которой коллекция еще больше. Влад в самом деле был похож на Олю, каким-то характерным выражением лица, странным сочетанием мягких черт и жесткого, колючего взгляда. Правда, к тому моменту, когда у Оли смягчались черты лица, у нее и в глазах оставалось одно сплошное веселье – в снежки, будто малые дети, с горки, прямо на попе! – так что лицо Влада было из двух Олиных половин: Оли воскресной и Оли рабочей.

– Оленька, принеси нам чего-нибудь закусить с кухни, – и прошел в гостиную, галантно пропустив Ксению перед собой. – Что-нибудь выпить, Ксения? Ничего, что я вас по имени, правда?

Значит, галантный, мягкий, обворожительный. Налил «Джек Дэниэлс», закричал: Оля, принеси лед! – как прислуге, в самом деле, как домработнице. Удивительно, как она позволяет так с собой обращаться. Что меня так колбасит от этого, в конце концов – их дела, не надо вмешиваться, я только пришла в гости.

Странные люди встречаются в московских квартирах, думала Ксения, рассматривая комнату. Одна стена была почти полностью занята книжными полками, на другой висела пара картинок. Ксении показалось, что она узнала одну: голландский, что ли, художник, рисовавший бесконечных биомеханоидов. На другой – висящий вниз головой человек с поджатой ногой и разрезанным животом, откуда прямо на лицо вываливались внутренности.

– Это мой друг нарисовал, – сказал Влад, – его нет сейчас в Москве, путешествует в Юго-Восточной Азии. Прислал недавно письмо из Камбоджи, говорит, там есть место, где сложены черепа людей, убитых во время всех этих дел. Огромная гора, которую пришлось поместить под стекло, потому что их растаскивали туристы. Жалко: Андрей бы мне привез. Был бы у меня дома настоящий камбоджийский череп.

Тоже хороший человек, подумала Ксения, не приведи, конечно, господь, такого брата. Камбоджийский череп, охренеть.

Оля вернулась с кухни, лед в большой ступке, нарезанный французский сыр, карбонад, ломтики помидора. Странно, у себя дома Оля никогда не сервировала стол таким образом, просто резала от куска, а то и ломала руками. Ксения смотрела на ухоженные руки Влада, думала, интересно, а он тоже два раза в неделю ходит к маникюрше Лизе, чтобы она делала ванночки, обреза ла кожицу по краям лунки, полировала и понемногу превращала его ногти в маленькие произведения искусства, точь-в-точь похожие на ногти его сестры? Вполуха Ксения слушает, что Владу предложили поставить спектакль в одном очень модном театре, но совершенно нет хороших пьес, ну совершенно. Так что, видимо, придется написать самому, и вот поэтому он и пригласил Ксению в гости – Ксению, блин, а не Ксению и Олю, вот ведь урод! – поговорить с ней о ее работе. То есть даже, собственно, не о работе, а о спецпроекте, который она делает.

– Да, – говорит Ксения, – я знаю, Оля мне говорила, конечно. Что вас интересует?

Постепенно в ее голосе просыпаются ледяные нотки, предвестники гнева. Спецпроект, который она делает! Который они делают! Она оглядывается на Олю – та сидит неподвижно в кресле, чуть мерцает браслет на запястье, черные глаза еще глубже, чем обычно.

– Я уверен, – объясняет тем временем Влад, – что этот убийца – из наших, что он – гей. Очень много серийных убийц – гомосексуалы, вы наверняка знаете как специалистка. Джон Уэйн Гэйси-младший убил свыше тридцати подростков, Джеффри Дамер просверливал дыры в головах своих любовников и заливал туда кислоту, Джозеф Кэллинджер убил даже собственного сына, а вот подмосковный Удав-Фишер признавался, что не стал заводить семью: он боялся, что, если будет сын, – убьет и его. Но все равно в своем бетонном подвале он убил одиннадцать мальчиков, причем иногда убивал одних на глазах других, объяснял и показывал. А один из первых русских серийников, Анатолий Сливко? Легендарный пионервожатый, пытавший более тридцати мальчиков и убивший восьмерых – якобы в рамках «эксперимента на выживание». Он ведь тоже был из наших! А совсем недавно Игорь Иртышев убил в Питере восьмерых мальчиков, перед этим их изнасиловав. Последней жертве он руками разорвал анус и вырвал кишки.

Она смотрит на ухоженные руки Влада, так похожие на руки его сестры: пальцы мелко дрожат. Ксения никогда не видела, чтобы у Оли дрожали пальцы, но сама хорошо знает эту дрожь, дрожь возбуждения. Она опускает глаза на свои руки: обкусанные пальцы неподвижно лежат на ручке кресла.

– Но не только убийцы мальчиков, – продолжает Влад, – Чарли Мэнсона, Оттиса Е. Тула и Генри Ли Лукаса их матери отправили в первый класс, нарядив девочками, Роберт Джозеф Лонг, убивший девять женщин в начале восьмидесятых, имел от рождения большую, женскую, грудь, знаменитый Уильям Хейнс, один из первых американских серийных убийц, любил одеваться в женское белье. А вспомним убийц, которые любили работать попарно, те же знаменитые Рой Норрис и Лоуренс Биттакер, взявший себе прозвище «плоскогубцы», потому что это был его любимый инструмент! Они снимали на пляжах калифорнийских девок, завозили их в уединенное место, там пытали и насиловали. Их поймали, когда они стали действовать как ваш московский убийца: расчлененные тела подбрасывали на садовые лужайки в субурбе Эл-Эй. Им нравилось представлять, как почтенные отцы семейств рано утром найдут эту падаль у себя под окном.

Смотри, Ксения, смотри, говорит она себе, вот так выглядит человек, который возбуждается от мыслей о насилии и смерти. Не отводи глаза, чем ты лучше его? Какое право ты имеешь осуждать? Может быть, ты поставишь стакан на столик, поднимешься с кресла и обнимешь его, как обнимаешь Олю? Может быть, это и есть твоя настоящая семья, твои приемные мать и отец – впрочем, все равно живущие в разводе?

– Я хочу сделать об этом спектакль. О том, что всех этих людей убило лицемерие общества, убила гомофобия, убил шкаф, в котором были заперты поколения гомосексуалистов. Я представляю себе московского убийцу титаном, злым гением, духом воздуха, заключенным в человеческую оболочку. Я хочу сделать спектакль о силе, которая действует сквозь него, о той силе, которая давит на всех нас. О силе, которая называется «будь, как все». Вы понимаете меня, Ксения? Я бы сделал это как моноспектакль, он бы просто сидел на стуле посреди сцены и рассказывал о том, как пытался стать настоящим мужиком, хотел обращаться с женщинами так, как его отец обращался с матерью, как сам боялся быть бабой, слабаком, педиком, педрилой, пидором. Я так и назову спектакль: «Пидор». Нет, не в честь Берроуза, а в честь старой передачи Невзорова, вы ее, наверное, не помните, Ксения, вы, наверное, были слишком маленькой. Она так и называлась «Пидор» и там рассказывалось про какого-то бедного питерского парня, я уж не помню, что он сделал, но еще была 121 статья, а я уже пару лет, как не скрывал, кто я такой. И вот я помню, когда увидел эту передачу, я почувствовал не страх, нет, Ксения, не страх, хотя, конечно, страх тоже, а ярость. Именно в этот момент мне захотелось убить кого-нибудь – и вот, в память об этом моменте, я и назову спектакль «Пидор». Спектакль о том, что серийным убийцей может быть любой.

Ксения смотрит на пассажиров. Странные люди ездят в московском метро в полпервого ночи. Любой из них может быть серийным убийцей. Сейчас Длинный отбросит сальные волосы со лба, у него окажутся бесцветные глаза, тонкие бескровные губы, рот, лишенный зубов. В карманах пальто лежат скальпель, нож и хирургические зажимы. На шее, под майкой, ожерелье из женских сосков. К мошонке на вырванных с корнем волосах подвешен мешочек из кожи, содранной с груди восемнадцатилетней студентки Маши Ф. (труп найден три месяца назад в Битцевском парке). В мешочке – глаза, вырванные у двадцатипятилетней Кристины П., продавщицы из ночного ларька, и у двадцатилетней Дарьи К., постоянно проживавшей в г. Ростов-на-Дону. Экспертиза найдет следы его кожных тканей под ногтями восьми из одиннадцати жертв – если эта экспертиза будет проведена, потому что сейчас Длинный встает, роняет бутылку, нагибается и, согнувшись, вываливается в раскрывшуюся дверь. Ксения так и не успевает увидеть его лица. Странные люди ездят в московском метро в полпервого ночи.