Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если в первом случае лирический герой советует: «Вы всуе имени Христа / Не поминайте» (АР-6-184), — то во втором он все же «помянет» его: «Неужели Христос для такого распятым висел?» (АР-3-166).
Кроме того, в стихотворении о Христе сказано: «Он не поможет ни черта, / Даст после пряника кнута» (АР-6-184). И такую же политику будут проводить лагерные надзиратели: «Хлебный дух из ворот — это крепче, чем руки вязать» /5; 176/.
Также на примере стихотворения «Вооружен и очень опасен» и «Райских яблок» можно лишний раз убедиться в тождестве бога и дьявола, а также рая и ада как разных образов власти: «Он, видно, с дьяволом на ты» /5; 417/ = «Херувимы кружат, ангел окает с вышки — отвратно» (АР-17-200).
Он жаден, зол, хитер, труслив, Когда он пьет, тогда слезлив, Циничен он и не брезглив — Когда и сколько?
Сегодня — я, а завтра — ты,
Нас уберут без суеты. Зрачки его черны, пусты, Как дула кольта.
Выделенная курсивом строка напоминает, во-первых, песню «Не уводите меня из Весны!» (1962): «Совсем меня убрали из Весны»; а во-вторых — слова, сказанные Высоцким Геннадию Внукову в 1968 году: «Сметут когда-нибудь и меня, как всех метут»[1315]. Что же касается тезиса «Когда он пьет, тогда слезлив», то он находит подтверждение в песне «Про черта» (1966), где этот черт, выпив коньяка, «целоваться лез, вилял хвостом», а также в песне «Я скоро буду дохнуть от тоски…» (1969), где представлена ситуация с застольем, знакомая нам по «Смотринам», «Путешествию в прошлое» и «Сказочной истории»: «Пил тамада за город, за аул / И всех подряд хвалил с остервененьем, / При этом он ни разу не икнул — / И я к нему проникся уваженьем. <…> Мне тамада сказал, что я родной, / Что если плохо мне — ему не спится, / Потом спросил меня: “Ты кто такой?” / А я сказал: “Бандит и кровопийца”» /2; 499–500/. Тамада здесь является собирательным образом советских чиновников, которые занимались реабилитацией имени Сталина — «бандита и кровопийцы»[1316]. А мотив остервененья представителей власти («И всех подряд хвалил с остервененьем») имеет место и в других произведениях Высоцкого: «Он стервенел, входил в экстаз» («Ошибка вышла» /5; 79/), «Но те двое орут, стервенея» («Про глупцов»; черновик /5; 484/), «Сосед орет, что он — народ» («Смотрины»), «Кричат загонщики, и лают псы до рвоты» («Охота на волков»), «И стая псов, голодных Гончих Псов, / Надсадно воя, гонит нас на Чашу» («Мы говорим не “штормы”, а “шторма”…»).
И совсем не случайно поведение тамады напоминает поведение соседа в «Смотринах»: «Сосед орет, что он — народ, / Что основной закон блюдет: / Мол, кто не ест, тот и не пьет, — / И выпил, кстати». Причем оба ведут себя так, уже порядочно выпив: «Пил тамада за город, за аул» = «Сосед другую литру съел»; «И всех подряд хвалил с остервененьем» = «И осовел, и опсовел».
Тамада провозгласил тост «за него — вождя народов / И за все его труды» /2; 499/, а сосед уже сам назовет себя народом: «Сосед орет, что он — народ, / Что основной закон блюдет».
В ранней песне «хозяина привычная рука / Толкает вверх бокал Киндзмарау-ли», а в черновиках поздней сосед провозглашает тост: «Так выпьем, братья!» (АР-361).
И лирический герой тоже ведет себя одинаково: «О, как мне жаль, что и сам такой: / Пусть я молчал, но я ведь пил — не реже» (1969) = «И думал я: “А с кем я завтра выпью / Из тех, с которыми я пью сейчас?”» (1973).
Пусть много говорил белиберды
Наш тамада — вы тамаду не троньте, —
За Родину был тост алаверды,
За Сталина, я думал — я на фронте.
И вот уж за столом никто не ест, И тамада над всем царит шерифом, Как будто бы двадцатый с чем-то съезд Другой — двадцатый — объявляет мифом.
В этой песне автор выступает в двух образах — героя-рассказчика, который ведет повествование, и одного из персонажей, о котором говорится в третьем лице: «В умах царил шашлык и алкоголь, / Вот кто-то крикнул, что не любит прозы, / Что в море — не поваренная соль. /А в море — человеческие слезы». Эта же мысль будет высказана в стихотворении «Революция в Тюмени» (1972), где «нефть в утробе призывает — “SOS”, / Вся исходя тоскою по свободе»: «Ведь это не поваренная соль. / А это — человечьи пот и слезы»; а также — в песне Алисы «В море слез» и в «Песне мыши» (обе — 1973): «Слезливое море вокруг разлилось, / И вот принимаю я слезную ванну, — / Должно быть, по морю из собственных слез / Плыву к Слезовитому я океану», «И вдруг — это море около, / Как будто кот наплакал, — / Я в нем, как мышь, промокла, / Продрогла, как собака». Очевидно, что все эти произведения объединены личностным подтекстом.
Строка «Вот кто-то крикнул, что не любит прозу» говорит о том, что этому человеку (то есть самому поэту) не понравилась речь тамады. А поскольку тамада восхвалял Сталина, то смысл возражения («Что в море — не поваренная соль, /
