Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

Они проговорили весь вечер. Сначала за обильной трапезой вечерней, которую накрыли в малой столовой, а после — за курением ароматного табака, растянувшись на софе в диванной с бокалами великолепного бордоского в руках. Говорили обо всем — о былых тяготах похода и сражениях, о павших товарищах, о тех, кто остался в строю или вышел в отставку, как Оленин. О предстоящем будущем, которое ждали для империи после милосердия проявленного Александром Павловичем в отношении побежденной Франции. И даже о хлопотах деревенских, которые уже были знакомы Андрею, и с которыми только предстояло столкнуться Кузакову в будущем, когда примет бразды управления имением из рук стареющего отца.

— Тебе, mon cher, картель может прибыть из Петербурга, — задумчиво сказал Александр, передавая после долгой затяжки трубку Андрею. — Наш старый добрый малый Бурмин проведал о том, что персона, известная нам обоим, проживает в квартире, оплачиваемой из твоего кошелька. Подозревает худое нынче, все расспрашивал у меня, что за связь у вас ныне, и есть ли она. А на хмельную голову все горячится вызвать тебя да зарубить или пристрелить.

— Он все еще в томлении том сердечном? Знать, все не так легко и мимолетно, как мы с тобой полагали в Париже, — ответил на это Андрей равнодушно.

Он действительно оплатил годовую аренду квартиры для Мари — весь второй этаж большого дома недалеко от Петровской площади [630], когда еще не знал, что Мари по средствам и самой это. Она твердо решила жить раздельно со своим супругом, который отбыл в родные земли еще в начале 1813 года, и теперь пыталась договориться с ним об этом. Жить пусть и в мнимой, но свободе от престарелого мужа — для Мари было единственным желанием, как она сама говорила. А Петербург, где не было тех, кто был осведомлен обо всех перипетиях ее жизненного пути, был идеальным местом для этого. Знакомства, приобретенные в Париже, позволили ей без особого труда влиться в светскую жизнь города. И пусть она была принята не во всех домах (те, что были рангом повыше, были закрыты для нее), но ей и того было довольно.

Мари по-прежнему называлась кузиной Олениных, ведь именно под этим именем она была известна своим старым знакомцам, вернувшимся из-за границы с полками. Жила она ныне на скромный капитал, который по воле графини, не успевшей перед своей кончиной переменить завещания, был в ее распоряжении с недавних пор. Мадам Оленина злобно ворчала на сей счет всегда, что усопшая Марья Афанасьевна не могла не оставить еще одного повода для раздражения сестры, для беспокойства ее слабым нервам.

— Votre frère îбязан будет приструнить самозванку, коли будет порочить имя нашей семьи! И таково мое слово! Хотя он должен сам понимать сие! Покамест не порочит имя, пусть зовется… Но иначе ж! — говорила она Софи и яростно сверкала глазами при том из-под оборок чепца, словно говоря, что не посмотрит в ином случае на то, как обязана этой женщине — жизнью своего сына.

— Бурмин намерен сделать ей предложение, mon ami, не больше и не меньше, коли храбрости наберется. Вот куда все зашло-то, — проговорил Кузаков. — И твое покровительство персоне известной только вызвало у него припадок ярости. А что еще чрез иное лицо аренда внесена, то пуще только разозлило. И ведь разузнал самую суть! А он у нас молодой да горячий. Как бы, верно, не прислал картель. Ты бы сказал ему все…

Но Андрей только курил и молчал в ответ на это, и Кузаков понял, что ему ни за что не переубедить друга открыть правду в ущерб репутации той, которую, по его разумению, хранить уж не было никакого смысла. Все едино — прознает Бурмин обо всем, разве ж схоронить шило в мешке, как говаривал старый дядька Александра?

— Надеюсь, ты сумеешь приехать в Милорадово до своего возвращения в полк, mon ami, — проговорил медленно Андрей после длинной паузы, которая образовалась в их беседе. Кузаков, наливавший в то время из бутылки вино (лакеев отпустили прочь, желая поговорить наедине), посмотрел на него внимательно. Тот вдруг стал таким серьезным в последние минуты, потеряв недавнюю веселость, даже казалось, что хмель весь слетел вмиг с него. — Я был бы рад видеть тебя в усадьбе. И был бы рад, коли держал венец надо мной при службе.

— Tiens, tiens! [631] — прищурился Кузаков. — Женишься, не иначе?

— Женюсь, mon cher ami, женюсь! — Андрей даже улыбнулся, говоря это, и Кузаков вдруг обхватил ладонью его затылок, притянул к себе и уперся лбом в лоб Андрея.

— Женится он! Ишь! — и рассмеялись вдруг оба, настолько легко и весело стало им в тот момент. — Когда же сие знаменательно событие?

— Надеюсь, чем скорее — тем лучше, — коротко ответил Андрей, вдруг снова посерьезнев, и Кузаков невольно нахмурился. — Моя невеста такова, что и из-под венца упорхнет быстрее лани. Даже оглянуться не успеешь… утечет, как вода, сквозь пальцы.

— Это она? — тихо спросил Александр, и Андрей кивнул коротко. Кузаков удивился той перемене, что произошла с его собеседником вмиг. Будто только одно воспоминание о той разгладило все хмурые морщинки, убрало все следы грусти, засияло мягким светом в глазах.

— Она, mon ami. Il ne pouvait en être autrement! [632], - а потом добавил, удивляясь собственной откровенности, ведь обычно он редко открывал душу даже Александру. — Я с ней живу. Не проживаю жизнь, а именно — живу. Душой живу. Только подле нее… А она… Я ей нужен. Нужен, понимаешь, heureusement pour moi [633]? Это ли не должная основа для счастливого брака? Когда вы нужны друг другу…

— Allons! Bon chance, mon cher ami! [634] — И Кузаков поднял бокал, салютуя другу, от души желая ему этого счастья, которого тот заслужил. Они оба выпили все до последней капли, как положено при тосте, а потом Андрей вдруг размахнулся и бросил бокал, разбивая стекло вдребезги о мраморную облицовку камина.

— На примету! — и рассмеялся, когда Александр последовал его примеру, но дрогнула его рука, и тот промахнулся. Бокал попал в шелк обивки стенной, соскользнул по ней легко и упал на пол с глухим стуком.

— Вот ведь везучий ты! — шутливо прошипел Кузаков, снова пытаясь ухватить ладонью за шею уходящего от его руки хохочущего в голос Андрея. — Везде тебе удача, плут ты эдакий!

Андрей отчего-то вспомнил эти слова, когда все же решил выполнить просьбу матери и навестить тех знакомых, кто еще был в то время в Москве, не отбыл в загородные имения, чтобы провести жаркие дни на природе, а не душном и пыльном городе. Заодно решился заглянуть и на Поварскую, в дом, где мог найти, по уверениям его дворецкого, Веру Александровну. Та действительно была в Москве и спешно готовилась к предстоящему отъезду в Милорадово, довольная донельзя предстоящей поездкой. Оттого и Андрея приняла радушно, протянула обе руки для целования, а потом сама расцеловала его в обе щеки и лоб.