Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

И Андрей уступил перед доводами здравого смысла, понимая, что тот прав. Лучше привести себя в порядок и немного отдохнуть перед ужином, к которому уже готовились в доме, полируя ручки стульев в большой столовой.

Пока готовили ванну (жаль, не успеют протопить баню — унялась бы боль от пара вмиг), Андрей устало расположился в кресле, опустив голову на подлокотник. Отдался полностью мыслям, снова закрутившим его в вихре, который не отпускал его вот уже несколько седмиц. Странная штука — судьба. Кажется, что вот-вот ты ухватил ее в свои руки, держишь крепко, сжимая пальцы, но она отчего-то ускользает, просачивается, как вода, утекает… Так и тут. Он думал, что все уже решено. Что останется сделать только последний шаг, решающий шаг. А снова выходило совсем не так, как он предполагал. И не так, как ему виделось.

Нет, решительным образом он отказывается верить в то, что узнал. Быть того не может! Никак не может. Надо быть совсем бездушной, расчетливой, хладнокровной, чтобы вот так искать для себя пути, по которому поведет судьба в будущих днях. А ведь она вовсе не такова. Не такова!

Андрей поправил кольцо на руке. Так непривычно было спустя столько месяцев снова надеть его на палец. И в то же время перстень словно занял свое место. Теперь палец не казался таким голым, а душа не стонала, будто от нее нечто отняли. Аметист подмигнул ему в свете одного из последних лучей заходящего солнца, и Андрей невольно улыбнулся, вспоминая совсем иное кольцо. И другое лето. Разве тогда не все было совсем как ныне? Казалось, в руках держит, а на деле пальцы только обманку ухватили, как в том сне.

Он уехал из Милорадово тут же, как получил вести о разливе реки из-за ненастья в подмосковном Раздолье, так любимом Марьей Афанасьевной, что она приказала похоронить себя на погосте местного небольшого монастыря. Но не только стремление выправить худое положение, грозившее гибелью урожая зерновых, погнало его к Москве. Письмо от Надин, в котором та сообщала о предложении одного уланского полковника и спрашивала о возможности переговорить лично с Андреем, как с главой семьи, на попечении которой она была. Отец Надин к тому времени скончался. Их доходы от имения, еще до замужества Надин, заложенного в Опекунский совет, были малы. Надин, маленькая Тата и мать Надин жили за счет средств, которые ей привозил главный управитель Олениных. На эти деньги они и жили безвыездно в имении, где, как говорила Надин, она и желает завершить свое «земное бытие».

Вести о замужестве Надин Андрея не удивили вовсе. Говоря откровенно, ничего, кроме полагающейся тому событию вежливой радости, он не почувствовал. Зато Алевтина Афанасьевна едва ли не сорвалась в крик, когда узнала о сватовстве полковника.

— Скажите своему брату, Софи, что пусть она забудет о тех средствах, что так щедро выделяются ей! Пусть этот улан отставной отныне радеет о благополучии ее! А коли хочет жить по-прежнему в мире с нашей семьей, то пусть забудет о том предложении. Таково мое слово!

— Надин вольна принимать решения о своей судьбе сама, — отрезал твердо Андрей. — И содержание она получает не как вдова Бориса, а как мать Таты. И это неизменно! Таковым и останется. Я поеду по ее просьбе к ней и выражу свое принятие любого ее решения касательно собственной будущности. Absolu, madam maman! [629]

Как же он устал от всего этого! Словно мать всякий раз своим пренебрежением к нему, взваливала очередной камень на его плечи. И ноги сами понесли его, пока закладывали карету, к флигелю. Чтобы пустить немного тепла и света в свою душу, чтобы взглянуть на дивного ангела, который только и мог подарить их своим обликом. От блеска ее глаз, от света, которым они были полны, казалось, у него вырастали крылья за спиной, и груз всех тягот и тревог более не давил на плечи. Все казалось таким далеким и ненужным, когда она вот так смотрела на него, как взглянула при прощании, возвращая ему невольную надежду. Когда она так смотрела, он чувствовал себя великаном, которому по плечу любые преграды. Даже спасти поля зерновых в несколько десятков десятин земли… даже землю, вестимо, перевернуть.

И ее маленький ангелок… Андрей не мог не думать о маленьком тельце на своих руках, когда он вез мальчика от Святогорского, его доверчивость, с которой тот вдруг прильнул к нему, едва барчука передали ему в руки. Сперва он не хотел его брать. Он вообще не умел обращаться с детьми, особенно с такими маленькими — еще ненароком переломишь эти тонкие ручки, эти маленькие ножки… А еще он опасался, что ребенок будет неспокоен, оттого путь обратный будет сущим мучением.

Потому он удивился, когда мальчик сразу же приник к нему, будто к теплу потянулся. Но прежде взглянул на него снизу вверх своими глазенками голубыми, так похожими на глаза Анны, перевернувшими что-то в душе Андрея в тот же миг. Такой удивительный пристальный взгляд, будто пытающийся распознать самую сущность. Не по-детски серьезный, но в то же время такой доверчивый. Андрей всю дорогу ощущал, как бьется маленькое сердечко, будто оно стучало прямо у его уха. И с каждым ударом этого сердечка в нем что-то безвозвратно менялось…

В Москве Андрей не планировал останавливаться, а ехать сразу же дальше, поменяв лошадей в конюшнях городского дома. Но неожиданная встреча по пути к Тверской улице, на которой стоял особняк, также перешедший ему по воле тетушки, переменила напрочь все планы.

— Стой! Стой, кому говорят?! — крикнул Андрей зазевавшемуся кучеру, и тот поспешил выполнить приказ барина. А тот между тем уже открыл дверцу кареты настежь и, почти высунувшись из нее, махнул рукой, привлекая внимание всадника на противоположной стороне улицы.

— Александр Иванович! Голубчик! Какими судьбами?

— Уж ею, коварницей, Андрей Павлович! — хохотнул кирасирский офицер, расцеловываясь в карете с другом трижды — по обычаю и от всей души. — Давеча при переходе неудачно с коня приземлился, со стервеца. Наземь — хлоп, рука — вбок! Эскулапы говорят, кости нет вреда, только выбит сустав. Но болит нещадно, скажу тебе! Будто руку отрывают медленно. Так что я не в столицу вместе с полком, а за свой счет да в имение отеческое здравие поправлять.

— Знать, проездом в Москве? Тогда ко мне едем, — решительно заявил Андрей. — И без возражений!

— При моем-то положении, — хлопнул себя по груди Кузаков, показывая, как тощ кошель за полой мундира. — Грех отказаться от предложения радушного. Тем паче, ты у нас изрядно при средствах, mon ami.

Они проговорили весь вечер. Сначала за обильной трапезой вечерней, которую накрыли в малой столовой, а после — за курением ароматного табака, растянувшись на софе в диванной с бокалами великолепного бордоского в руках. Говорили обо всем — о былых тяготах похода и сражениях, о павших товарищах, о тех, кто остался в строю или вышел в отставку, как Оленин. О предстоящем будущем, которое ждали для империи после милосердия проявленного Александром Павловичем в отношении побежденной Франции. И даже о хлопотах деревенских, которые уже были знакомы Андрею, и с которыми только предстояло столкнуться Кузакову в будущем, когда примет бразды управления имением из рук стареющего отца.