Кровавый век - Мирослав Попович

Мотивы участия Брежнева в заговоре против Хрущева были чисто личными. Один из любимцев Хрущева, он побывал секретарем ЦК по «оборонке», потом на декоративной должности главы Президиума Верховного Совета СССР, которая ему очень нравилась, и в конечном итоге стал фактически вторым секретарем ЦК. Брежнев занял это место благодаря инсульту Козлова, но Хрущев колебался, не оставив окончательно идею назначения вторым секретарем Подгорного или Воронова. Решительный и самостоятельный Воронов особенно беспокоил Брежнева. Брежнев был слабой кандидатурой, и решение Хрущева было не окончательным. Когда Шелепин предложил ему и Подгорному принять участие в устранении Хрущева, Брежнев мгновенно оценил шанс и без колебаний согласился. В случае успеха заговора без участия украинской группировки им всем угрожал конец карьеры, в случае победы Хрущева должность второго секретаря не была гарантирована, а как руководитель заговора Брежнев автоматически оказывался на месте лидера партии и государства.

Вот, собственно, и все мотивы. Брежнев не имел какого-то подобия программы, кроме желания дать всем работать спокойно, «жить и давать жить другим». Это был тоже контраст по сравнению с Хрущевым, но другой, чем у Шелепина, и, без сомнения, выигрышный.

Брежнев чувствовал себя на месте генсека так, как чувствует себя корпусной генерал, вдруг очутившись на месте Верховного главнокомандующего. Он считал себя компетентным в сельском хозяйстве, в руководстве промышленностью, партийной работой (что было иллюзией в силу разницы масштабов обкома и ЦК КПСС), даже в делах армии, но ничего не понимал в политической стратегии и идеологии («теории марксизма-ленинизма»), международном коммунистическом движении, внешней политике. Собственно, в тех вопросах, которые ему принадлежали как генсеку.

«Политической программой» Брежнева было равновесие сил и тенденций, ради которого он искал опоры у разных людей, которых считал достойными доверия в зависимости от ситуации.

Политическая программа Брежнева, если такое выражение вообще возможно, не была ни «линией XX съезда», ни «сталинистской реакцией». В целом можно сказать, что это было время «позиционной войны» между ортодоксальными и «ревизионистскими» (либерально-коммунистическими) силами, время «частичных операций», которые затевались, как правило, консерваторами, преследовали отдельные и частичные цели и так и не смогли развернуться в последовательное общее политическое наступление.

В эпоху Брежнева все бльшую роль играют помощники и консультанты, которые не только писали проекты текстов, но и иногда отстаивали собственные концепции. Опаснейшим был помощник Брежнева А. В. Голиков, откровенный реакционер и махровый сталинист, который едва не толкнул Брежнева во время посещений Тбилиси на провозглашение панегирика Сталину. Эту акцию фактически сорвал Андропов. Позже Брежнев назначил заведующим отделом науки ЦК хорошо знакомого ему по Молдавии С. П. Трапезникова, человека крайне ограниченного и консервативного, сталиниста просто в силу своего убогого интеллекта. Людей такого политического типа было достаточно в окружении Брежнева и его политиков. Однако главный помощник Брежнева Цуканов, бывший директор завода из Днепродзержинска, оказался человеком лояльным к команде молодых вольнодумных консультантов и благодаря своему здравому смыслу и отсутствию «марксистско-ленинского образования» нередко хорошо влиял на решение генсека.

Самостоятельную роль в политике, особенно в первое время, стремится играть армия. После смерти маршала Малиновского Брежнев якобы пытался назначить министром Устинова, а Шелепин предлагал на этот пост секретаря ЦК по идеологии Демичева. Однако под давлением армии министром стал маршал Гречко. Гречко был заместителем Малиновского и выгодно выделялся своей взвешенностью от другого первого зама – крикливого и недалекого маршала Чуйкова. В годы войны Гречко, как командующий 18-й армии, был прямым начальником Брежнева и оказал ему незаслуженную честь в своих мемуарах. Однако он не стал бездумной креатурой Брежнева. Для генсека маршал Гречко оказался достаточно несговорчивым партнером, всегда помнил об особенных интересах вооруженных сил и активно тормозил переговоры с американцами по поводу ограничения стратегических вооружений. Он держал себя независимо, а когда хотел подчеркнуть могущество возглавляемой им военной машины – даже по-хамски (например, демонстративно грубо – с военным министром оккупированной Чехословаки Дзуром) и пытался занять особенную армейскую позицию даже в идеологии. Во всех отношениях сталинистским было руководство политуправлением армии во главе с генералом Епишевым, бывшим заместителем министра госбезопасности. Епишев запретил армейским библиотекам выписывать «Новый мир» и на XXIII съезде партии (1965) выступил с разгромной критикой журнала. Демонстрацией казарменной идеологии стала реакция сталинских маршалов и армейского руководства на статью Владимира Кардина в «Новом мире» «Легенды и факты» (1966, № 2), в которой была сделана попытка показать мифотворческий характер советской военной идеологии. И, не пытаясь доказать, что мифы о победе 23 февраля 1918 г. над немцами или о том, что героев-панфиловцев было именно 28, – совсем и не мифы, а правда, генералы в самой бессмысленной и самой грубой форме защищали свое право на легенду. Ячейкой фальсификации истории стала редакция «Истории Второй мировой войны», возглавленная непосредственно Гречко. Маршал начал с демонстративного разноса осторожного критика военной стратегии Сталина, члена редколлегии Г. Арбатова, чтобы указать свое место гражданским умникам.

А. А. Гречко

Министр обороны Устинов и президент АН СССР Александров. Союз ВПК и науки

Брежнев поставил армию под контроль сразу после прихода к власти, переведя Устинова с ликвидированной должности главы Всесоюзного совета народного хозяйства на пост секретаря ЦК по «оборонке». Устинов стал не только партийным руководителем военно-промышленного комплекса (ВПК); он замещал Брежнева как председателя Совета обороны, готовил и вел заседание этого высшего органа руководства вооруженными силами и военной промышленностью. С Брежневым Устинова связывали дружеские отношения, особенно с того времени, когда Брежнев сам был секретарем ЦК по «оборонке» и постоянно обращался к Устинову, ветерану военно-промышленного комплекса, за советами. Устинов был назначен Сталиным наркомом вооружений, имея 33 года; к ядерному оружию он вначале не имел отношения, но ракетные силы СССР были его детищем. Этот сталинский министр был простым и дружелюбным к более высоким и равным себе и грубым и склонным к хамству с подчиненными. Он все еще лучше всех из высших руководителей разбирался в военно-технических проблемах, хотя и здесь его представления уже давно устарели. Что же касается политических позиций Устинова, то они определялись интересами ВПК, и он бесцеремонно пресекал самые слабые попытки хотя бы определить, сколько бюджетных денег проедают вооруженные силы вместе с оборонной промышленностью. Нужно думать, этого он и сам не знал.

Л. И. Брежнев и Д. Ф. Устинов

Опорой коммунистического традиционализма в брежневском руководстве не без оснований считают Суслова. Суслов не был официально вторым секретарем ЦК, но роль его в руководстве была очень большой – он и Кириленко были единственными секретарями ЦК в ранге членов политбюро и вели заседание секретариата, Суслов как правило, Кириленко – в случае его отсутствия (при этом Суслов имел право пересмотреть принятые без него решения секретариата ЦК). Фактически Суслов был вторым, Кириленко – «вторым вторым» секретарем ЦК КПСС. Кандидаты на высшие номенклатурные должности проходили собеседования сначала с секретарем ЦК по организационным вопросам Капитоновым, потом с Кириленко, потом с Сусловым. На него Брежнев ориентировался, когда было необходимо определять общие принципы политики, – более того, Суслов был едва ли не единственным человеком, которого Брежнев даже несколько стеснялся.

М. А. Суслов

Фанатик коммунистической идеи, аскетический догматик, хитрый, коварный и жестокий в практической политике, очень недалекий и слишком осторожный Суслов все же не был ключевой фигурой в ближайшем политическом окружении Брежнева. Брежнев полностью полагался на «марксистско-ленинскую» доброкачественность его формулировок, но Суслов редко обнаруживал инициативу в политических решениях и кадровых вопросах. «Человек в футляре» коммунистического руководства, он имел удивительное свойство делать банальными всевозможные политические решения и превращать их в пустые фразы. «Тезис XX съезда» об отсутствии фатальной неизбежности войны он здесь же дополнял тезисом об отсутствии фатальной неизбежности мира, и в результате выходило традиционно агрессивное «хочешь мира – готовься к войне». Принимая положение о возможности парламентского перехода от капитализма к социализму, Суслов здесь же добавлял, что нельзя отказываться и от насильственного переворота, если сложатся соответствующие обстоятельства. Таким образом, и этот «тезис XX съезда», который должен был служить легализации коммунизма в западных демократиях, приобретал такой же лицемерный смысл, который она имела в отредактированной Сталиным программе английских коммунистов «Путь Британии к социализму». Мастер партийного «китайского языка», как иронически называли коммунисты из ГДР мертвый жаргон своих русских единоверцев, Суслов гибко приспосабливал к консервативной коммунистической догматике все скромные шаги в направлении к современной социалистической идеологии, сделанные в духе «линии XX съезда». Но он мог быть только идеологическим контролером и стабилизатором практической политики. Для Брежнева Суслов был не ориентиром и источником политического вдохновения, а фильтром, который лишал ситуацию остроты.