Долг. Мемуары министра войны - Роберт Гейтс

Я добавил, что, по-моему, мы плохо справимся со своей работой, если скроем последствия крупных сокращений, «втихую» осуществив по всему министерству тысячи мелких (этакую «салями-нарезку»). Требуются внятные решения и значимые сокращения. Мы должны заставить политиков, указал я, осознать стратегические военные последствия, которыми чревата «бюджетная математика». На сей раз нужно отказаться от традиционного военного «взять под козырек» и ясно дать понять, что «так точно» никто отвечать не собирается.

Двенадцатого апреля меня пригласили к Биллу Дэйли на встречу с ним и директором АБУ Джеком Лью. Благодаря своим контактам в АБУ моя бюджетная команда узнала, что Пентагон намереваются, как говорится, поставить перед фактом нового серьезного урезания. И Лью подтвердил эту информацию, сказав, что на следующий день президент выступит с речью о бюджете и об уменьшении дефицита и объявит о сокращении расходов министерства обороны на 400 миллиардов долларов в течение десяти лет. Я был в ярости. Я ткнул пальцем в Дэйли и процедил: «Слово этого Белого дома ничего не значит!» Я напомнил им о своем соглашении в декабре 2009 года с Эмануэлем и Орзагом, а также о недавних – всего четыре месяца назад – договоренностях с президентом и Лью; оба соглашения, получается, отправлены в мусорную корзину. Еще я напомнил Дэйли о невыполненном обещании администрации профинансировать ливийскую кампанию. «Вы не дали нам ни единого гребаного цента!» – обвиняюще воскликнул я.

В очередной раз решение, имеющее «монументальные» последствия, принималось под предлогом президентского выступления, о котором меня уведомили за день до события. Я сказал Дэйли и Лью, что это математика, а не стратегия. Что данное решение окажет сильнейшее влияние на боевой дух наших войск и отправит мировому сообществу стратегическое сообщение следующего содержания: «Соединенные Штаты возвращаются домой, пользуйтесь шансом и заключайте сделки с Ираном и Китаем». Единственный способ обеспечить подобное сокращение расходов, продолжал я, состоит в том, чтобы избавиться от «лишних» людей и снаряжения – при том что нам необходимо отремонтировать поврежденную и обновить изношенную технику, после двух-то войн, заменить устаревшие корабли и самолеты рейгановской эпохи и приобрести новые самолеты-заправщики для ВВС. Возможно, предположил я, президенту в его выступлении следует обойтись без конкретных цифр и сроков. Пусть выскажется в том смысле, что в последние два года Пентагон сэкономил около 400 миллиардов долларов за счет урезания военных программ, и министерству будет предложено сэкономить еще столько же в ближайшие десять – двенадцать лет. Пусть Обама попросит министерство оценить нашу стратегию, цели, задачи и структуру вооруженных сил и выработать на основании этой оценки рекомендации для президента.

В тот же день я встретился с президентом. Обама сказал, что страна находится в отчаянных экономических обстоятельствах и что в условиях, когда ему приходится «резать по живому» внутренние расходы, медицинское страхование и тому подобное (кстати, на момент нашего разговора почти никаких сокращений «Медикэр» и «Медикейд»[138] не случилось), он просто не вправе оставить в покое Пентагон. Президент прибавил, что в противном случае республиканцы его наверняка поймут, а вот демократы – вряд ли. Наилучшим решением, похоже, будет самоустраниться и не ввязываться в бюджетную схватку. Ведь политических дивидендов от нее не получишь. (Сколько раз на протяжении многих лет я слышал рассуждения президентов, начиная с Ричарда Никсона, о непростых решениях, принимаемых якобы на благо страны, тогда как в действительности – и это бросалось в глаза – с политических позиций все было довольно легко?) Я привел Обаме тот же аргумент, которым воспользовался в беседе с Дэйли и Лью: какие именно программы и операции президент желает заморозить? Помните, сказал я, враг не дремлет. Предположим, что, едва мы декларируем сокращение, «Иран втянет нас в полноценную войну». Что тогда? Я не стал скрывать эмоции: «Нынешние сокращения расходов на оборону нам придется компенсировать в следующей войне кровью американцев – еще больше наших детей погибнут из-за такой политики».

Обама заявил, что вовсе не требует, чтобы Пентагон сокращал свои расходы в пропорции один к одному с внутренними расходами – в худшем случае, в пропорции один доллар к десяти. (Отмечу, что этот «односторонний» расклад существовал только на бумаге.) Спорить далее было бессмысленно, поэтому я сосредоточил внимание на том, как грамотно и адекватно сократить расходы оборонного бюджета. За несколько часов между совещанием с Лью и Дэйли и встречей с президентом мы с моими сотрудниками подготовили набросок фрагмента президентской речи, в котором «правильно расставлялись акценты». Конечно, этот фрагмент подвергся дальнейшей правке, однако, учитывая курс Обамы на бюджетную экономию, то, что президент произнес на следующий день, во многом соответствовало моим чаяниям:

«Мы должны изыскать дополнительные возможности сократить внутренние расходы и должны сделать то же самое применительно к расходам на оборону. За последние два года министр обороны Гейтс приложил в этом отношении значительные усилия, позволившие бюджету сохранить 400 миллиардов долларов в текущем и предстоящем финансовых годах. Считаю, что мы в состоянии сделать это снова. Мы должны не только всемерно повышать эффективность наших действий, но и произвести коренную переоценку миссии Америки, трезво оценить собственные силы и нашу роль в постоянно меняющемся мире. Я намерен проработать это вопрос с министром Гейтсом и Объединенным комитетом начальников штабов и приму конкретные решения относительно расходов Пентагона после завершения анализа ситуации».

Выходя из Овального кабинета, я подумал про себя, что к этому времени меня уже не будет в министерстве, но пока я должен сражаться против планируемых сокращений. Расходы на оборону составляют 15 процентов от всех федеральных расходов (а ведь они превышали 50 процентов, когда Эйзенхауэр произнес свою речь о военно-промышленном комплексе[139]), и это самый низкий процент со времен Второй мировой войны. Я не сомневался, что оборонные расходы лишь в малой степени сказываются на финансовых проблемах страны. Политическая реальность требовала урезания военных трат, но какова цена политических игрищ для наших войск и для национальной безопасности в целом? Разве те, кто увлекается математикой, это учитывают? И обращают ли они внимание на то, что происходит в мире вокруг?

В недели, остававшиеся до моего ухода, я старался учесть интересы обеих сторон. В министерстве я распорядился провести полномасштабную ревизию военных программ, надеясь завершить ее к концу лета. Мы наметили четыре широких параметра ревизии: «повышение эффективности», то есть дальнейшее сокращение накладных расходов и урезание трат на программы, не имеющие принципиального значения; сокращение затрат на узкоспециализированные программы низкого приоритета за счет расширения «базовых» возможностей, а также уменьшение расходов на «побочные» операции вроде борьбы с наркотрафиком и наращивания боевого потенциала развивающихся стран; изменения в численности и составе наших вооруженных сил (это было труднее всего – насколько мы вправе «урезать» войска, ведущие две войны одновременно? Должны ли мы снижать численность сухопутных войск?); комплексные изменения в системе военных компенсаций и льгот. Я сказал старшим руководителям министерства, что недоволен оборонным бюджетом, который увеличивается только на коэффициент инфляции ближайшие десять лет, однако продолжал спрашивать: «С учетом того, что на плаху идут все министерства и ведомства администрации, можем ли мы обоснованно заявлять, что изъятие 400 миллиардов долларов, то бишь 7 процентов от суммы, превышающей 6 триллионов долларов и запланированной для Пентагона на следующее десятилетие, будет катастрофой и категорически недопустимо?» С начала июня я стал приглашать на совещания по этому поводу Панетту, так как ему предстояло возглавить Пентагон с 1 июля. По счастью, мы с Леоном одинаково смотрели на данную бюджетную коллизию.