Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2 - Андрей Болотов

 Таковая бесстыдная и глупая наглость вздурила и смутила меня еще больше и не знаю как–то очень чувствительно, когда сим образом, против всей справедливости и без малейшего резона, отхватывают родную землю.

 Будучи в великом нестроении и в крайнем беспокойствии духа, не знал я, что при сей совершенной неожидаемости делать; однако остановил я их при входе в Шестуниху и просил, чтоб в полевой записке записать, что на том месте земля пустоши Голенинки кончилась и началась — пустоши Гвоздевой.

 Между тем как все сие записывали, пришел мне в голову один хороший аргумент для опровержения их отвода, а именно: что по писцовым книгам земля пустоши Гвоздевой должна начало прикосновенности своей к Соломенной волости иметь по речке; а они сделали ее тогда в лесу и на ровном месте, что совсем не согласно было с писцовыми книгами.

 Обрадовался я сему чрезвычайно, и на сердце у меня несколько повеселело. Однако не говорил я им ничего, боясь, чтоб они погрешность свою не исправили; но дал только обиняками знать, что они начали изрядно путаться.

 Сие несколько их смутило. Приказчик то и дело уезжал от нас вперед и уговаривал отводчиков, чтоб они повернули вправо; однако сам Бог ожесточил сердца их и хотел, чтоб они еще больше путались. Никто из них не хотел слушать советов приказчика, но они, закуся бороды {Заупрямившись.}, лезли от часу далее влево.

 Что касается до меня, то я, записав, что это писцовый лес и называется Шестуниха, и принудив противников моих то же объявить, дал им волю вести далее и боялся только, чтоб они внутри Шестунихи не свернули вправо косою просекою.

 Наконец пришли мы в средину леса, и я ожидал, куда они поведут. По счастию, как–то не потрафили они поставить веху там, где, может быть, хотели, и чрез то потеряли боковую просеку и не знали, куда уже из леса выйтить.

 Посовавшись туда и сюда, не знали они, что делать, и повели уже прямо просекою тою, которая шла чрез Шестуниху; и как тут пришлось им иттить по отвержку {Отвержек, отвершек — ответвление оврага, овражек.}, то остановил я их тотчас и требовал, чтоб их спросили, какой это отвершек; и как сим вопросом я их смутил, то одному из поверенных их вздумалось тогда подступить впервые ко мне и сказать, чтоб я сам ничего не говорил, а предоставил бы говорить моим поверенным.

 Сего я давно и заблаговременно дожидался и для того наперед уже о том с межевщиком условился, чтоб он мне не возбранял говорить, сказывая ему, что в противном случае я сам запишусь, и он принужден был поневоле говорить мне дозволить. Почему окрысился я тотчас на их поверенного и принудил его молчать. Наконец, не зная как ему назвать сей отвершек, назвал он его отвершком из речки Гороховки.

 Удивился и обрадовался я, сие услышав, ибо через то они сами себя спутали ужасно, и весь свой отвод тем испортили. И потому, сказав и записав только, что этот отвершек из речки не Гороховки, а из Гвоздевки, а речка Гороховка с своим отвершком осталась далеко позади, дал им волю иттить далее.

 Сим образом в другой раз спутались они изрядным образом, и другая для меня опасность миновалась благополучно.

 Но оставалось еще великое для меня сомнение, чтоб они, дошед сим отвершком до речки Гвоздевки, не пошли бы вверх оною и далее в Медвецкий враг {Овраг.}, и ожидал с нетерпеливостью, что наконец выйдет.

 Вышедши из Шестунихи, не преминул я велеть в полевой записке записать, что они отвод свой ведут чрез самое то место, где в древности сидело сельцо Гвоздеве, и что я свидетельствуюсь в том находящимися по обоим сторонам того отвершка погребными и овинными ямами, кои и поныне видны, и что сие ясно несправедливость их отвода доказывало.

 Сие их опять смутило, и обстоятельство, что я всякий шаг оспариваю, заставило их более думать. Но краткость времени и замешательство мыслей произвели то, что они вместо того, чтоб каким–нибудь образом погрешность свою исправить, путались от часу больше. И вместо того, чтоб как я опасался, иттить им речкою вверх вправо, они ударились прямо чрез ее и на поле.

 — Слава Богу! — воскликнул я тогда сам в себе. — Путайтесь, друзья мои; когда путаться, так уж путаться! Писцовая межа чрез речку никогда не переходила. На что этого лучше?

 Со всем тем все еще я опасался, чтоб они не пришли на Казюмин верх, а оттуда на Савин и не назвали б первый писцовым Медведкиным, а второй отъезжим верхом. Однако, не говоря им ни слова, сделал только оговорку об речке Гвоздевке и дал им волю иттить, куда хотят.

 Их дернула опять нелегкая с поля влево, и опять к речке Гвоздевке. И тогда отлегнуло у меня на сердце, ибо миновалась и последняя моя опасность, и я видел, что, несмотря на все их умничанье и злодейские замыслы и многократные, может быть, советы с самим межевщиком, спутались они наивожделеннейшим образом и так, как лучше требовать было не возможно. Довольно, что я смеялся уже над ними, и не только я, но и все; да и сами они признавались, что очень изрядно спутались.

 Дошед вторично до речки Гвоздевки, стали мы с межевщиком полудневать. К нам вынесли из двора пирог круглый и кое–каких напитков, и мы поели себе, между тем, покуда они последнюю линию устанавливали, и приказчики взад и вперед поскакивали и умничали.

 Поевши, мы пошли вниз речкою Гвоздевкою так, как они вели до самой реки Скниги, и вышли на Скнигу ниже пруда и бучила.

 Тогда–то уже подхватил я ловким мастерством соперников моих и в великом торжестве начал над ними насмехаться, как всему их глупому и ни с чем не сообразному отводу, так в особливости тому, что они забрели в такое место, которое не можно уже им отбить от меня никоим образом.

 После чего записал я в полевую записку предлинное объявление о найме ими нашего берега и прочем. И как сие всего более доказало всю глупость и несообразность ни с чем их отвода, то усмотрели они сами, что сделали очень дурно.

 Но как пособить тому было уже не можно, то собираясь в кучки, перешептывали между собою и винили друг друга; а особливо ел себе руки злодей саламыковский приказчик, что он поступил так глупо и позабыл про свою среднюю порубежную дорожку, которая не выходила у него из ума, хотя в самом деле ничего не значила.

 Между тем как все сие тут на горке происходило, вышли все наши боярыни за гумно Матвея Никитича смотреть на нашу толпу народа; и как день тогда оканчивался, то положили на сем месте межевание того дня кончить.

 Я, как ни зол был на межевщика, но как с сим бездельником браниться не можно, то звал его к себе; но он не поехал, а сказав нам, чтоб мы наутрие выезжали поранее, чтоб успеть до обеда обойтить по нашему отводу, обещал быть к нам обедать, с чем мы тогда и расстались.