Римская история в лицах - Лев Остерман

«Еще никто не знал, — свидетельствует Тацит, — где и когда начнется сходка, еще не решили — в таких случаях это всегда самое трудное, — кто заговорит первым, люди то надеялись, то пугались, то пытались все рассчитать, то полагались на случай, а уже несколько солдат, собравшихся у шатра Веспасиана, чтобы, как обычно, воздать ему почести, подобающие легату, неожиданно приветствовали его как императора. Немедленно сбежались остальные и тут же присвоили ему титулы Цезаря, Августа и все прочие звания, полагающиеся принцепсу. Страх исчез, солдаты уверовали в свою счастливую судьбу. Сам Веспасиан в этих новых и необычных обстоятельствах оставался таким же, как прежде — без малейшей важности, без всякой спеси. Едва прошло первое волнение, густым туманом застилающее глаза каждому, кто попадает на вершину могущества, он обратился к войску с несколькими словами, по-солдатски простыми и суровыми. В ответ со всех сторон раздались громкие крики ликования и преданности. Радостный подъем охватил также легионы, стоявшие в Сирии, и Муциан, с нетерпением ожидавший начала событий, тотчас привел их к присяге Веспасиану». (Там же, 2, 80)

Если верить свидетельству Иосифа Флавия, даже на этой сходке Веспасиан отказывался принять титул императора...

«Но чем больше он отказывался, тем настойчивее сделались военачальники; солдаты окружили его с обнаженными мечами и угрожали ему смертью, если он не захочет с честью жить. После того, как он представил им все основания, по которым отклоняет от себя власть, он, видя, что не может их разубедить, в конце концов уступил своим избирателям». (Иосиф Флавий. Иудейская война. IV, 10)

В течение нескольких дней Веспасиану присягнула вся Азия, все соседние провинции и зависимые от Рима царства. На Востоке распространена была вера в то, что должен явиться мессия — освободитель — и что придет он из Иудеи. Эту веру связали с Веспасианом — ведь он находился в Иудее. В Берите (Бейрут) было созвано совещание, куда прибыли представители всех восточных провинций и царств, Муциан с большой свитой и Веспасиан. Участвовал в совещании и номинальный правитель Галилеи, царь Агриппа, предложивший Веспасиану поддержку своего войска. Союз против Вителлия был заключен. Главнокомандующий, точно пробудившись, развивает кипучую деятельность. По свидетельству Тацита:

«Подготовку к войне Веспасиан начал с того, что набрал рекрутов и призвал в армию ветеранов. Наиболее зажиточным городам поручили создать у себя мастерские по производству оружия, в Антиохии начали чеканить золотую и серебряную монету. Эти меры спешно проводились на местах особыми доверенными лицами. Веспасиан показывался всюду, всех подбадривал, хвалил людей честных и деятельных, растерянных и слабых наставлял собственным примером, лишь изредка прибегая к наказаниям, стремился умалить не достоинства своих друзей, а их недостатки... Что до денежного подарка солдатам, то Муциан на первой же сходке предупредил, что он будет весьма умеренным, и Веспасиан обещал за участие в гражданской войне не больше, чем другие платили за службу в мирное время. Он был непримиримым противником бессмысленной щедрости по отношению к солдатам, и поэтому армия у него всегда была лучше, чем у других. К парфянам и в Армению были посланы легаты, и были приняты меры к тому, чтобы после ухода легионов на гражданскую войну границы не остались незащищенными». (Тацит. История, 2, 82)

Тем временем к восстанию подключились новые и значительные силы. Стоявшее в Мезии (нынешняя Сербия) придунайское войско не желало признавать Вителлия. В состав этого войска входил недавно переброшенный туда из Сирии (еще Нероном) 3-й легион. Его солдаты были наслышаны о справедливости и доблести Веспасиана. Они первыми последовали примеру восточной армии, а затем убедили и два других легиона присягнуть Веспасиану. Вскоре к ним присоединились и два верхнедунайских легиона из Паннонии (нынешняя Хорватия), которые, как мы помним, двигались на помощь Отону и уже подошли к северо-восточной границе Италии. Самым решительным поборником перехода к Веспасиану был легат одного из этих легионов Антоний Прим, которого Тацит, однако, характеризует следующим не слишком лестным образом «...лихой рубака, бойкий на язык, мастер сеять смуту, ловкий зачинщик раздоров и мятежей, грабитель и расточитель, в мирное время нестерпимый, но на войне небесполезный». (История, 2, 86)

Когда оказавшиеся под его начальством военные силы таким образом определились, Веспасиан принял следующий стратегический план. Вторжением в Италию будет руководить Муциан. Придунайские легионы образуют первый эшелон, за ним последует сирийское войско. Армия Веспасиана под командованием Тита пока останется в качестве резерва в Иудее, а сам он отправится в Александрию к Тиберию. План этот заслуживает комментария. Разумеется, надежное подчинение Египта имело свой резон. Отсюда в Рим шли основные поставки зерна. Веспасиан накладывал на них руку и таким образом мог влиять на обороноспособность Италии и настроения ее народа. И все же он оставался в немыслимом удалении от театра военных действий. Присягнувшие ему войска, за исключением иудейского резерва, оказывались в распоряжении полководца, который в силу древности и знатности своего рода имел больше оснований претендовать на владычество в Риме, чем Веспасиан. Что, если, одержав победу, эти войска вздумают провозгласить императором Муциана или кого-нибудь еще из своих командиров? Мы знаем, что этого не случилось. Не было даже попытки, хотя Веспасиан прибыл в Рим лишь спустя почти полгода после победы его войск и смерти Вителлия. По-видимому, он был уверен,что измена невозможна. На чем основывалась эта уверенность? Я думаю, что на глубоком понимании психологии солдат римских армий, которые в ту пору безраздельно держали в своих руках судьбу империи и ее правителей. Да, конечно, предоставленные самим себе, они легко превращались в разнузданную толпу грабителей и насильников. Но они же в трудную минуту становились отважными и упорными воинами. Из корыстных соображений они могли провозгласить властителем Рима старика Гальбу, никогда не бывавшего в бою Отона или ничтожество, вроде Вителлия (хотя в этих случаях традиция верности императору заставляла многих воинов жертвовать ради них жизнью). Они могли верой и правдой служить сугубо штатским принцепсам вроде Калигулы, Клавдия и Нерона. Но корпоративный дух римского войска был неистребимо силен. В сердцах легионеров неизменно жила мечта об императоре — полководце, воине и отце своих солдат. Жили предания о Цезаре, Помпее, Германике. Солдаты не могли изменить Веспасиану, о котором знали, что он именно такой человек, какого они хотят иметь своим императором. А если бы у кого-нибудь из них возникла мысль об измене, он должен был сразу вспомнить о закаленных в боях и беспредельно преданных Веспасиану иудейских легионах. Но вернемся в русло описываемых событий.

Муциан во главе сирийских легионов начинает посуху двигаться к Италии. Ему предстоит долгий путь. Командиры паннонских легионов совещаются о плане своих действий: укрепиться ли в Альпах и ждать подхода легионов из Мезии, а потом и Муциана или самим начать вторжение в Италию. Большинство высказывается за ожидание. Только Антоний Прим яростно отстаивает идею немедленного наступления. Он говорит о разложении войска, пришедшего с Вителлием. Предупреждает, что после получения известия о восстании тот вызовет свежие, не утратившие боеспособность легионы из Германии и Британии. Они прибудут раньше, чем сирийцы Муциана.

«Я не просто убеждаю вас в преимуществах этого плана, — говорит Антоний, — я готов сам и осуществить его, если только никто мне не помешает. Ваш час еще не пробил, оставайтесь с легионами, мне довольно одних легковооруженных когорт. Скоро вы услышите, что путь в Италию открыт, и Вителлию нанесен решительный удар. И тогда вы радостно двинетесь вслед за мной по пути, проложенному победителем». (Там же, 3, 2)

«Глаза Антония горели, — продолжает Тацит, — он говорил резким громким голосом, стараясь, чтобы его услышало возможно больше народу: в помещение, где шел совет, понемногу собрались и центурионы, и кое-кто из солдат. Доводы Антония сыпались в таком изобилии, что заколебались даже люди осторожные и предусмотрительные. Толпа признавала теперь только одного вождя, только одного человека превозносила до небес и презирала всех прочих за слабость и нерешительность». (Там же, 3, 3)

Немедленное выступление Антония Прима во главе большого отряда добровольцев было решено. А в это время Вителлий в Риме, распустив прежний преторий, набирает новый — шестнадцать когорт вместо обычных девяти. Берет кого попало. Римский гарнизон, в который вливается двадцать тысяч человек, становится ненадежным и неуправляемым. Во главе претория император ставит двух префектов. Один — ставленник Цецины, другой — Валента. Давняя вражда фаворитов разгорается. Вителлий поддерживает то одного, то другого. Легионы, расквартированные в муниципиях, не готовятся к боям, забывают лагерную жизнь, их силы тают. Сам принцепс предается наслаждениям и о будущем старается не думать. Тацит утверждает, что за несколько месяцев он ухитряется проесть пятьдесят миллионов денариев.