Высоко в небеса: 100 рассказов - Рэй Брэдбери

Из своих комнат спустились, щебеча, три молодые женщины, припозднившиеся к ужину. Эти всегда приходили последними, как примадонны, выплывающие на сцену из-за потертой бархатной кулисы. Они завели манеру брать друг дружку за плечи и разглядывать, чтобы удостовериться, ровно ли нарумянены щеки, не выбилась ли прядочка из прически, не склеились ли ресницы, накрашенные тушью из особой коробочки, куда требовалось прежде поплевать; после такой проверки все трое еще немного медлили, расправляли юбки и только тогда представали перед публикой, а мужчины-постояльцы разве что не устраивали овацию.

— Приветик, Том, Джим, Билл. Джон, Питер, приветик!

С набитыми ртами, пятеро поименованных вскакивали из-за стола и выдвигали стулья для молодых прелестниц; от общего хохота люстра издавала мученический стон.

— Смотрите, что я получила!

— Поглядите, что у меня!

— А у меня — вот что!

Дамочки хвалились подарками, непременно распаковывая свертки за общим столом. Ну, ладно, сегодня было Четвертое июля, но и в другие хоть чем-то примечательные дни происходило то же самое — они развязывали ленточки и восклицали: «Ах, зачем же, право!» Даже на День памяти павших были подарки, вот ведь до чего доходило. На дни рождения Линкольна, Вашингтона и Джефферсона, на День Колумба, на пятницу тринадцатого числа. Анекдот, да и только. А однажды им преподнесли сувениры в обычный будний день, причем с записочками: «По случаю понедельника!». Это событие вспоминали потом еще полгода.

Сейчас они, гремя коробочками, дергали банты кроваво-красными ногтями, а в отдалении, где соединялись два берега едоков, сидела мисс Леонора Уэлкс, которая и так-то ела небольшими кусочками, а теперь еще более замедлила трапезу, неслышно положила вилку и ждала, когда под хрустальным светом люстры откроются взору новые подношения.

— Духи! В звездно-полосатом футляре!

— Ароматические соли для ванны, а флакон в виде шутихи!

— Конфеты! Уложены столбиками, как хлопушки!

Все выразили восхищение.

Мисс Леонора Уэлкс тоже сказала:

— Какая прелесть.

И почти сразу:

— Спасибо. Замечательный ужин.

— А десерт не будете? — удивилась бабушка.

— В меня больше не поместится. — С этими словами мисс Уэлкс, улыбаясь, выскользнула из-за стола.

— Понюхайте! — вскричала одна их дамочек, проведя откупоренным флаконом под мужскими носами.

— Ах! — восхитились все разом.

Дуглас пулей вылетел из дверей; створки еще не успели сомкнуться у него за спиной, а он уже — в шестьдесят восемь прыжков, босиком — пересек прохладную зеленую лужайку. В кармане позвякивала мелочь — остаток от суммы, скопленной на праздничные хлопушки, причем остаток весьма приличный. Босые ступни зашлепали по нагретому солнцем асфальту, перебежали через дорогу и остановились перед витриной лавки миссис Зингер, где красовались разложенные красными кругами чертики, торпеды в опилках, десятидюймовые петарды — такие кому хочешь голову снесут и на дерево закинут вместо футбольного мяча, — а рядом девятидюймовые — эти могут консервную банку зафитилить аж на солнце, — и огненные шары — большая редкость, красотища, прямо как усталые бабочки, красные, белые, синие, сложившие шелковистые крылышки, но готовые вспорхнуть, напитаться теплым воздухом и улететь в летнюю ночь, прямо к звездам. Да, много там было ценных вещей, так бы и рассовал их по карманам, но почему-то, стоя у витрины и пересчитывая монеты — десять, двадцать, сорок центов, доллар семьдесят, — бережно хранимые, заработанные стрижкой газонов и кустарников, он оглянулся на бабушкин дом и нашел глазами самое верхнее окошко под маленьким зеленым куполом, затворенное даже в жару и вечно полуприкрытое шторами. Окошко мисс Уэлкс.

Через полчаса на улицу начнут дружно, как летний ливень, высыпать мальчишки; голые пятки дождевыми каплями застучат по тротуарам, а руки будут сжимать всякую пиротехнику, хотя обожженные большие пальцы, пропахшие серой и гарью, и без того замотаны маленькими тюрбанчиками пластыря; его тоже закружит горящая карусель, когда ребята станут размахивать бенгальскими огнями, чтобы расцветить летнюю духоту искристой вязью своих имен и судеб, оставляющей после себя огромные белые знаки — их светящийся след можно разглядеть из окна хоть в три часа ночи, когда не спится после такого дня и такого вечера. Через полчаса он станет владельцем сокровищ: в нагрудные карманы перекочуют торпеды, а денежки — тю-тю. Но это — потом. А пока он крутил головой, переводя взгляд от верхнего окна в бабушкином доме к магазинной витрине, которая ломилась от взрывчатых чудес.

Не перечесть, сколько раз зимними вечерами он входил в каменное здание городской библиотеки и видел там мисс Уэлкс: у локтя — штемпельная подушечка, в руке — лиловый каучуковый штемпель, а за спиной — необъятные книжные стеллажи.

— Добрый вечер, Дуглас.

— Здрасьте, мисс Уэлкс.

— Помочь тебе найти новых друзей?

— Да, мэм.

— Знаю одного человека по фамилии Лонгфелло, — говорила она. — Знаю человека по фамилии Уиттиер.

Вот, пожалуй, и весь разговор. Интереснее всего была не сама мисс Уэлкс, интереснее всего были ее знакомые. Осенними вечерами, когда библиотека по непонятной причине могла пустовать несколько часов кряду, она говорила: «Схожу-ка я за мистером Уиттиером», и скрывалась за теплыми полками. Вернувшись, она усаживалась под зеленым абажуром настольной лампы и открывала книгу, сообразно времени года, а Дуглас, сидя на табурете, смотрел, как она шевелит губами; большую часть времени ей даже не требовалось сверяться со словами — она просто отводила взгляд или вообще закрывала глаза, а сама читала стихотворение про тыкву:

В лесу — виноград, на лещине — орехи.Но разве годятся они для потехи,Чтоб вырезать ножиком жуткие маски,Да свечки внутри запалить для острастки?!

И уходя домой, Дуглас, как зачарованный, тянулся вверх.

А серебристыми зимними вечерами, когда его рука, вместе с рукой ветра, настежь распахивала двери библиотеки, да так, что на самых дальних прилавках шевелились пылинки, и журналы в больших пустынных залах начинали перелистывать собственные страницы, кто оказывался самым желанным гостем? Ну, конечно же, добрый друг мисс Уэлкс, мистер Роберт Фрост. Фрост, «Мороз» — самая зимняя фамилия! У него было стихотворение про то, как зимним вечером лес прямо на глазах полнится снегом…

А летом — не далее как вчера — опять мистер Уиттиер; горожане прятались от духоты в каменных домах или отдыхали на открытых верандах; библиотека раскалилась, как печка, и под зеленым абажуром звучало:

Каждое утроМальчонка босойВ поле проходитКрещенье росой.

И овальное лицо мисс Уэлкс, обрамленное паутинкой седеющих волос, ничем не примечательное, будто по волшебству озарялось румянцем, губы увлажнялись, в глазах вспыхивали отраженные от книжных страниц блики, волосы окрашивались ярким блеском!

Зимой он пробивался к дому через заколдованную ледяную пустыню, летом — сквозь горячие ветры чудес: каждое время года становилось особенным после вечерних чтений мисс Уэлкс, потому что у нее было множество друзей, с которыми она, выбрав момент, знакомила и Дугласа. Мистер По, мистер Сэндберг, мисс Эми Лоуэлл, мистер Шекспир.

Створка двери под его рукой отъехала вбок.

— Миссис Зингер, — заговорил он, — у вас продаются духи?

Подарочный сверток, прислоненный к ее двери, лежал на верхней площадке. Ужин закончился раньше обычного, уже к шести часам. В преддверии шумного празднества всюду царило затишье. Только снизу доносилось звяканье посуды, расставляемой по кухонным полкам. Затаившись на последней лестничной ступеньке перед полутемным входом на чердак, Дуглас ждал, что мисс Уэлкс вот-вот повернет медную дверную ручку и сверток упадет к ее ногам, не подписанный, анонимный, перевязанный блестящей лентой и сверкающий золотыми звездочками.

Наконец дверь отворилась. Сверток упал.

У мисс Уэлкс был такой вид, словно она стоит на краю утеса и не знает, что ее ждет. Медленно оглядевшись по сторонам, она нагнулась за подарком. Сверток остался нераскрытым: мисс Уэлкс застыла на пороге, держа его в руках. Дуглас услышал, как она возвращается к себе в комнату и кладет находку на стол. Шороха бумаги так и не было. Она разглядывала подарочную упаковку, ленты, звездочки, но не решалась дотронуться.

— Мисс Уэлкс, что же вы, мисс Уэлкс, — едва не закричал он.

Через полчаса она вышла на веранду, опустилась в кресло, сложив на груди тонкие руки, и стала смотреть на дверь. Таков был летний ритуал: по вечерам все выходили посидеть на веранде, на качелях, на расшитых подушках; женщины болтали за рукоделием, мужчины курили, дети лениво играли на ступенях. Но сейчас для этого было рановато, веранды еще хранили жару, отголоски дня на время утихли, годовщина Гражданской войны за независимость взяла отсрочку на час под бульканье лимонада и звяканье посуды в кухонных раковинах. На улице не было ни души, кроме мисс Леоноры Уэлкс; от ее бледности не осталось и следа, она разрумянилась и всем телом подалась вперед, не отводя взгляда от входной двери. Дуглас залез на дерево и молча наблюдал за ней с высоты. Он не стал ее окликать, и она его не замечала; так прошел час; на город опускались сумерки. Дом огласился звуками праздничных приготовлений. Неистово трезвонили телефоны, туфли отбивали дробь по каскадам лестниц, трое дамочек хихикали, хлопали дверями ванных комнат и в конце концов поодиночке прошествовали вниз, по ступеням парадного крыльца, каждая под ручку со своим ухажером. Всякий раз, когда распахивалась входная дверь, мисс Уэлкс подавалась вперед с неудержимой улыбкой. И каждый раз откидывалась на спинку кресла при виде молодых девиц, наряженных во что-то зеленое и струящееся: они, как головки чертополоха, улетали с ветром в полумрак, одаривая смехом своих кавалеров.