Весь Хайнлайн. Ракетный корабль «Галилей» (сборник) - Роберт Хайнлайн

Разве Эндрю Джонсон[114], американский президент, не выучился грамоте, одновременно работая? Даже после того, как женился? Дайте нам только время: у нас будут такие же хорошие ученые и образованные люди, как в любом другом месте. Медленный долгий рассвет все продолжался, и лучи солнца высветили ущелье Кнайпера к западу от меня. Я вспомнил ту ночь, когда мы пробирались сквозь бурю. По выражению Хэнка, жизнь колонистов отличается одной прекрасной чертой: она отделяет мужчин от мальчиков.

«Я жил и работал среди мужчин» — эта строчка зазвенела у меня в голове. Райслинг? Или, может быть, Киплинг? Я жил и работал среди мужчин!

Солнце начало добираться до крыш. Оно брызнуло в лагуну Серенидад, превращая ее из черной в пурпурную, а потом в голубую. Это моя планета, это мой дом, и я знал теперь, что никогда отсюда не уеду.

Из двери корпуса выскочила миссис Динсмор и заметила меня.

— Эй, что за странная идея? — прикрикнула она. — А ну-ка, отправляйся на свое место!

Я улыбнулся ей:

— А я и так на своем месте. И никуда не собираюсь отсюда деваться!

СРЕДИ

ПЛАНЕТ

© А. Шаров, Р. Волошин,

перевод, 2002

Скотту и Кенту

1. НЬЮ-МЕКСИКО

— Спокойно, дружище, спокойно!

Дон Харви осадил маленького толстяка-пони. Обычно Лодырь оправдывал свою кличку, но сегодня ему, кажется, пришла охота порезвиться. И Дон, в общем-то, его не винил. День стоял такой, какие бывают только в Нью-Мексико: небо, до блеска отмытое прошедшим ливнем, земля уже сухая, но вдалеке еще висит клочок радуги. Небо было слишком голубым, крутые холмы — слишком розовыми, а дали — слишком яркими, чтобы казаться реальными. Невероятный покой окутывал Землю и заставлял, затаив дыхание, ожидать чуда.

— Нам еще целый день ехать, — предупредил Дон Лодыря, — так что не взмыливай себе бока. Скоро крутой подъем.

Скакал Дон один, а причиной его одиночества было чудесное мексиканское седло, которое родители распорядились прислать ему ко дню рождения. Вещица была прекрасная, разукрашенная серебром, что твой щеголь-индеец. Но на ранчо, в школе, которую посещал Дон, седло это выглядело так же нелепо, как строгий костюм во время клеймения скота, — этого родители Дона не учли. Он-то седлом гордился, но у других мальчишек седла были простые, пастушьи; они подшучивали над ним кто во что горазд, и Дональд Джеймс Харви, впервые появившись на выездке с этим седлом, тут же стал Доном Хайме.

Вдруг Лодырь отпрянул назад. Дон огляделся, увидел, что его испугало, выхватил свой излучатель и выстрелил. Потом он спешился, бросив поводья вперед, чтобы Лодырь остановился, и оценил итоги своих трудов. В тени скалы еще подергивалась довольно крупная змея с семью погремушками на хвосте. Ее срезанная лучом голова валялась рядом с туловищем. Погремушки Дон решил не забирать. Попади он точно в голову, непременно взял бы трофей, чтобы похвастаться своим стрелковым искусством. А так ему пришлось полоснуть змею лучом наискось. Если он принесет в школу гадину, убитую столь неуклюже, кто-нибудь обязательно спросит, почему он не воспользовался садовым шлангом.

Дон оставил ее валяться и снова забрался в седло, болтая с Лодырем:

— Ничего страшного, просто рогатая змея[115], — бодренько произнес он. — Она тебя испугалась больше, чем ты ее.

Он пришпорил пони, и они двинулись в путь. Пробежав несколько сотен ярдов, Лодырь снова шарахнулся в сторону, испугавшись на этот раз не змеи, а внезапно раздавшегося звука. Дон осадил его и строго сказал:

— Ты, толстяк-коротышка с куриными мозгами! Когда ты научишься не подскакивать, заслышав телефонный звонок?

Лодырь передернул лопатками и фыркнул. Дон потянулся к луке седла, снял телефонную трубку и ответил:

— Передвижной 6-J-233309, говорит Дон Харви.

— Это мистер Ривз, Дон, — донесся голос директора школы «Ранчито Алегре». — Где ты?

— Направлялся на месу[116] Могила торговца, сэр.

— Возвращайся домой, и как можно скорее.

— Угу! Что-то случилось, сэр?

— Радиограмма от твоих родителей. Если пилот вернулся, я вышлю за тобой вертолет и попрошу кого-нибудь привести твою лошадь.

Дон заколебался. Он не хотел, чтобы на Лодыре ездил кто попало — не ровен час, разгорячат лошадь и не дадут ей остынуть. С другой стороны, радиограмма от родителей наверняка была важной. Предки работали на Марсе, и мать писала исправно, присылая почту с каждым кораблем, но радиограмма, не считая поздравлений на Рождество и ко дню рождения, — дело и вправду неслыханное.

— Скоро буду, сэр.

— Хорошо! — мистер Ривз дал отбой. Дон развернул Лодыря и отправился по тропе обратно. Лодырь оглянулся на седока, взгляд у него был укоризненный и разочарованный.

Принадлежавший ферме вертолет обнаружил всадника всего в полумиле от школы. Дон отмахнулся и сам загнал Лодыря на подворье. Его мучило любопытство, но он задержался, чтобы обтереть и напоить коня, и только потом вошел в дом. Мистер Ривз ждал в своем кабинете. Взмахом руки он пригласил Дона войти и передал ему послание. Вот что в нем было:

«ДОРОГОЙ СЫН, ДЛЯ ТЕБЯ ЗАБРОНИРОВАНО МЕСТО НА «ВАЛЬКИРИИ», ВЫЛЕТ ДВЕНАДЦАТОГО АПРЕЛЯ С «ОКОЛОЗЕМНОЙ». ЛЮБЯЩИЕ ТЕБЯ ПАПА И МАМА».

Дон заморгал, не постигая простого смысла телеграммы.

— Но это же прямо сейчас!

— Да. Ты не ожидал?

Дон задумался. Конечно, в душе он надеялся в конце учебного года попасть домой (если можно назвать возвращением домой полет на Марс, на который его нога никогда не ступала). Эх, если бы они устроили ему местечко на «Вандердекене»[117] тремя месяцами позже…

— В общем-то, нет. Я не могу понять, почему они вызывают меня до конца четверти.

Мистер Ривз плотно соединил подушечки пальцев.

— По-моему, это очевидно.

Дон выглядел изумленным.

— Что вы имеете в виду? Мистер Ривз, ведь вы не думаете, что будет война, правда?

— Дон, я не пророк, — серьезно ответил директор. — Но мне думается, что твои родители обеспокоены и не хотят, чтобы ты оставался в зоне возможных военных действий.

Дон никак не мог прийти в себя. Война — это нечто такое, о чем узнаешь на занятиях. Войн же теперь не бывает. Конечно, на уроках новейшей истории рассказывали о нынешнем колониальном кризисе, но все равно… Он казался чем-то далеким — даже человеку, который путешествовал столько, сколько Дон. Кризис — дело дипломатов и политиков, а не что-то там житейское.