В тебе моя жизнь... - Марина Струк

Марина сидела ни жива ни мертва. Ей казалось, что слова этой женщины словно указали ей на нынешнее ее положение. Она знала, как должна поступить, ведь от этого решения зависели судьбы не только ее, Сергея и ее супруга, но и ее детей.

Она ушла к себе довольно рано, еще не пробило и десяти часов. Долго сидела в темноте, не зажигая свечей, размышляя о своем положении. Ей до дрожи в членах хотелось уехать завтра поутру с Сергеем. Увидеть с ним Европу, стать ему супругой, пусть и невенчанной, прожить с ним всю свою жизнь. Если она поступит этим образом, то исправит свою ошибку, совершенную несколько лет назад, и соединит истинного отца и дочь, даст им возможность узнать и полюбить друг друга.

Но уехав завтра, Марина лишит того же самого Анатоля. А если к тому же родится и наследник, то это и вовсе превратит жизни всех троих в ад: Воронин приложит все усилия, чтобы вернуть и ее, и сына, и им с Сергеем придется скрываться всю свою жизнь, жить под чужими именами…

С другой стороны, останься она с Анатолем, ее дети будут знать только лучшее и спокойное обеспеченное будущее, блестящую судьбу детей знатной фамилии. Леночка знает его как отца, любит его. Вправе ли Марина решать за нее ее судьбу? Ведь если она увезет ее, у той никогда не будет того будущего, о котором мечтает любая девушка их круга. Кого из мужчин она должна лишить радости знать собственного ребенка — Сергея или своего супруга?

Через час в ее дверь тихо постучала обеспокоенная Жюли, и Марина, вдруг разрыдавшись, призналась ей во всем: в своем грехе, в планах о побеге, умолчав лишь о том, о чем вынуждена молчать уже несколько лет — об истинном отцовстве своей дочери. Юленька ничего не советовала ей (да разве и можно тут давать какие-либо советы?), только слушала подругу и утирала ее слезы, от души сочувствуя той в ее нелегкой ситуации.

Спустя несколько часов Марина приняла решение, и горничная Юленьки побежала в конюшню растолкать казачка, спавшего тут же, на охапке сена. Тот сел, протер глаза, выслушал приказание, что ему передали, и, поплескав в лицо ледяной воды, чтобы скинуть остатки сна, взял из рук девушки записку и побежал через лес по мокрой от росы траве к почтовой станции. На место он прибежал спустя час. Там он, увернувшись от оплеухи пьяного ямщика в рваной рубахе, что играл всю ночь в карты, продулся всухую и был страшно зол на весь мир в этот ранний рассветный час, натолкнулся на смотрителя, который и отвел его к слуге князя, которого он искал. Тот в свою очередь провел его за почтовую станцию, где прямо в траве на обочине дороги сидел мужчина со страшным шрамом на правой щеке, покусывая травинку.

— Барин, тут до вас малец, — произнес слуга, и князь повернулся к ним. Мальчик сбивчиво сказал, что ему просили передать до князя письмо, и протянул ему записку, что держал в руке.

— Дай ему четвертак, Степан, — приказал князь, и слуга с ворчанием выполнил указание барина.

— Пойдем, мальчик, выдам тебе деньгу, раз барин нынче решил, что у него полным-полна мошна, а нам с ним деньги лишние и вовсе ни к чему. Два рубля туда, четвертак сюда… Так и без портков остаться можно.

Загорский остался один. Он держал в руке письмо, но не решался его вскрыть, просто сидел и покусывал травинку, пока не сгрыз ее до самого конца. Лишь тогда он поднялся, отряхнув сорную траву со штанин, и развернул записку. Он мог даже не читать ее, ибо и так знал, что в ней написано.

«Мой любимый, мой милый, моя радость…

Прости меня, мой родной. Я не могу сделать этого, как бы страстно не хотела этого моя душа. Уже давно я не принадлежу самой себе и потому не могу распоряжаться своей судьбой так смело, не заботясь о будущности моих детей, как будущих, так и настоящих. Я не имею права отобрать то, что принадлежит им по праву рождения, не могу решать их судьбу, как свою.

Я связана со своим супругом узами посильнее, чем мы представляли себе, и я не вольна разорвать их. Только нынче утром я узнала об том. И поверь, не будь нынешнего утра, я бы сейчас стояла подле тебя и с радостью встречала бы рассвет моей новой жизни. Жизни с тобой.

Моя нянечка говаривала мне, что никого я не люблю так сильно, как самую себя. И я понимаю, что она права. Ведь я, отпуская тебя ранее, не давала тебе возможности уйти из моей жизни, словно ручную птичку отпускала с руки и тут же дергала за привязь обратно. Но ныне я обрезаю эту привязь, мой сокол. Ты волен лететь, ты свободен отныне.

Прости мне сумбурность письма. Мои мысли мечутся в голове, равно как и желания в моей душе. Будь счастлив, мой родной. Будь счастлив для меня. Будь счастлив за нас. Тех, что могли быть… Быть может, ты прав, и когда-нибудь в другой жизни наши судьбы будут наконец соединены, чтобы никогда более не расстаться. И я буду ждать этого момента, ибо только он даст мне силы жить далее без тебя. Он и те несколько часов, что провели вдвоем, за которые я вечно буду благодарна Провидению…»

Загорский смял бумагу в комок одним движением руки. Он не был удивлен этим письмом, подсознательно он знал, что она не приедет еще с прошлого дня. Но он все же надеялся, и его сердце сейчас болело, словно его кололи острыми иглами, потому что надежда, которая теплилась в нем в последние недели, ныне была развеяна в прах.

Сергей прошел на станцию, где Степан уже ждал его в запряженной коляске, и занял место пассажира, откинувшись на спинку сидения.

— Едем, — коротко бросил он своему денщику. Тот полуобернулся к нему с козел.

— А барыня?

— Барыни не будет. Трогай, — приказал Сергей. — Едем в Петербург. Ты письма, что я дал тебе, отдал утром почтовым?

— Ох, барин, замотался я, — признался Степан. — Только с ночным недавно отправил.

Сергей кивнул довольно, услыхав это. Значит, почтовую карету они нагонят скоро, если поторопятся выехать сейчас же. Но уже спустя некоторое время он привстал с сиденья и положил ладонь на плечо Степана, останавливая его. Коляска развернулась в противоположную сторону и покатилась с той же немыслимой скоростью к имению Юсуповых, к усадьбе которого и подъехала через четверть часа. Время было раннее, и на дворе был только дворник, что приводил в порядок подъезд, да садовники, спешащие передать лакеям корзины с цветами, которым надлежало заменить в многочисленных вазах особняка своих уже увядших собратьев.

Загорский спрыгнул с коляски и направился в дом, где его встретил спешно застегивающий ливрею мажордом, который завтракал в кухне, когда ему сообщили о приезде коляски на двор.

— Ваше сиятельство, вы воротились…

— Я бы хотел увидеть графиню Воронину, — коротко бросил Загорский тому. — Вы не могли бы разбудить ее горничную и передать через нее мою просьбу?