Весь Эдгар Берроуз в одном томе - Эдгар Райс Берроуз

к стволу, и, потягиваясь, стал расправлять своё сильное, молодое тело. Его гладкая коричневая кожа лоснилась, освещаемая бледным лунным сиянием, которое лилось сквозь густую листву.

Обезьяна, скорчившись, сидела на ветке. Она тихо и глухо рычала от волнения. Мальчик зарычал в ответ. Обезьяна беззвучно спустилась на землю. Лунный свет серебрил поляну и освещал неуклюжего Акута, со всклокоченной черной шерстью, и стоящего рядом с ним, оттеняя его неуклюжесть, грациозного мальчика, с гладкой, красивой кожей. Мальчик насвистывал веселую песенку, которую распевали его далёкие школьные товарищи. Джек был счастлив. Минута, о которой он так долго мечтал, скоро настанет; он найдёт, наконец, друзей, он найдёт родную среду. Часто в первые месяцы его бродяжьей жизни, когда ему трудно было свыкнуться с постоянными опасностями и лишениями, мальчик вспоминал далёкую Англию, вспоминал с тоской родной дом, отца и мать. За последнее время воспоминания эти потускнели, поблекли, и он уже редко им предавался. Постепенно старая жизнь на родине стала казаться Джеку далеким, полузабытым сновидением, и он уже перестал мечтать о том, чтобы пробраться к какому-нибудь приморскому городу и оттуда в Лондон: прежнее решение превращалось в прекрасную, но несбыточную грезу.

Мысли о Лондоне и о цивилизованном мире были погребены в глубине его сознания и почти никогда не выплывали на поверхность. Только формами тела и более развитым умом он отличался от огромного свирепого животного, которое стояло рядом с ним.

В избытке радостных чувств, Джек звонко шлёпнул Акута по затылку. Полусердясь, полушутя, обезьяна обернулась и оскалила пасть; длинные, волосатые руки обхватили мальчика, и оба повалились на землю; они катались по земле, рычали, смеялись, царапались, кусались. Это была их любимая игра, которая в то же время была для них полезной гимнастикой. Мальчик показал Акуту некоторые приёмы борьбы, которым научился в школе, и обезьяна быстро их воспринимала.

Но было одно искусство, которым никак не мог овладеть Акут — бокс. Обезьяну всегда поражало, как это мальчику удавалось одним метким ударом кулака лишать её способности защищаться; это злило её, и ей подчас приходилось сдерживать себя, чтобы не вонзить зубы в мягкое тело друга, — ибо все же она была обезьяной, с обезьяньим нравом и обезьяньими свирепыми инстинктами; но, на счастье Джека, в такие минуты она совершенно теряла голову от гнева и забывала все правила наступления и защиты; тогда меткие удары начинали сыпаться на неё со всех сторон, и ей приходилось отступать, мрачно ворча, с оскаленными зубами. Всякий раз после такого урока бокса она дулась на мальчика часа два или три.

В эту ночь им не пришлось заняться боксом. Не успели они обменяться несколькими ударами, как запах Шиты, пантеры, заставил их насторожиться. Огромная кошка пробиралась сквозь заросли прямо перед ними. На минуту она остановилась, прислушалась. Мальчик и обезьяна угрожающе закричали, а хищная красавица поспешила скрыться.

Тогда они двинулись на звук Дум-Дума. Барабанный бой становился все громче и громче. Теперь им было слышно рычание пляшущих обезьян, и в ноздри им ударил обезьяний запах. Шерсть на спине у Акута встала дыбом: проявления страха и радости часто бывают сходны.

Медленно пробирались путники по джунглям, все приближаясь к месту сходбища больших обезьян. И вот внезапно необычайная сцена открылась глазам мальчика. Для Акута это зрелище было знакомо, но Корак никогда не видел ничего подобного: он почувствовал, как холодная дрожь пробежала по его телу. Огромные обезьяны плясали, образуя неправильные круги вокруг утоптанных глиняных барабанов, в которые три старых самца неутомимо колотили палками, почти размочаленными от долгого употребления.

Акут, знавший нравы и обычаи обезьяньей породы, решил не обнаруживать своего присутствия, пока у его сородичей не пройдёт дикое исступление пляски. Когда барабаны умолкнут и утробы насытятся, он покажется своему племени. Затем произойдёт совещание, после которого он и Корак будут приняты в члены общины. В течение нескольких недель, а, быть может, и месяцев, к ним будут относиться подозрительно и с пренебрежением, но со временем это пройдёт.

Акут надеялся, что среди этих обезьян найдутся такие, которые знали и помнят Тарзана; в таком случае ему будет легче представить им мальчика. Затаенной мечтою Акута было сделать Корака обезьяньим царём. Когда мальчик увидел необычайную пляску человекоподобных, он был готов броситься в самую гущу пляшущих; Акуту стоило больших усилий удержать его от этого безумного шага: он знал, что оба они были бы немедленно разорваны на клочки. Обезьяны доводят себя до такого бешенства, что в это время самые сильные и свирепые хищники боязливо обходят сторонкой место ужасного Дум-Дум.

Луна опустилась к самому горизонту; барабаны зазвучали тише, исступление танцующих начинало слабеть. Наконец, последний удар барабана, и звери принялись за истребление пищи, которую они наготовили для этой оргии.

Акут объявил Кораку, что это был обряд провозглашения нового царя, и указал ему большую фигуру косматого монарха, который овладел скипетром так же, как многие правители человечьей породы: убив своего предшественника.

Когда обезьяны наелись до отвала и многие уже собрались завалиться спать, Акут дёрнул Корака за руку.

— Идём, — шепнул он. — Следуй за мной! Делай все, что будет делать Акут.

Он медленно стал пробираться через чащу деревьев и остановился на дереве. Здесь он постоял с минуту, а затем тихо завыл. Десятка два обезьян вскочили на ноги. Их маленькие глазки забегали по сторонам. Царь первый заметил две незнакомые фигуры. Он издал зловещее ворчание. Затем он сделал несколько шагов по направлению к пришельцам. Шерсть на нём ощетинилась. Его ноги одеревенели, и он шёл неуклюже, прихрамывая. За спиной у него толпилось несколько огромных самцов.

Он остановился, не доходя до пришельцев, как раз на таком расстоянии, чтобы его нельзя было ни схватить, ни ударить. Здесь он остановился и принялся раскачиваться взад и вперёд на своих коротких ногах, оскаливая могучие клыки с устрашающими гримасами и издавая по временам грозное ворчанье — в один темп с телодвижениями. Постепенно раскачивания становились все быстрее, и рычание превращалось в один сплошной громовой рёв. Акут знал, что он старается привести себя в ярость, чтобы броситься на них. Но старая обезьяна не собиралась сражаться: она пришла с мальчиком к этому племени,