Творения - Кирилл Александрийский

П. Даже очень. И божественный Павел весьма ясно ставит это дело в вину спасенным из язычников, когда говорит: «Но тогда, не знав Бога, вы служили [богам], которые в существе не боги. Ныне же, познав Бога, или, лучше, получив познание от Бога, для чего возвращаетесь опять к немощным и бедным вещественным началам и хотите еще снова поработить себя им? Наблюдаете дни, месяцы, времена и годы. Боюсь за вас, не напрасно ли я трудился у вас» (Гал.4, 8–11).

К. Итак, наблюдение часов и дней, я прибавил бы, и времен, совершенно неприлично тем, которые получили хотя некоторое познание о едином и по естеству Боге, а особенно тем, которые познаны Им чрез веру и призваны в духовную близость с Ним по благодати: ибо на прежнее возвращается тот, кто, оставивши похваление свое во Христе, решился поступать так и уже не сохранил своего ума свободолюбивым, а напротив, неразумно идет под ярмо древнего заблуждения, усвояя стихиям мира ту честь, которую должен бы иметь Бог, и венчая высшими похвалами то, что само вызвано к бытию мановением Сотворившего. Стихиями же мира Апостол называет времена и месяцы и их измерения, совершаемые посредством часов и дней, как бы основные элементы всего существующего. Ибо непрерывное и имеющее вечнотекущее движение вперед время Бог подчинил мерам и числам времен, часов и дней, как бы каким перерывам и возвращениям назад, потому что нужно было, чтобы у имеющего небезначальное появление к бытию, пока оно не достигнет конца своей жизни, и время было таковое же, то есть начинающееся и прекращающееся и сообщающее тому, что не всегда существует, свойственную ему природу. Поэтому, если посредством времен, часов и дней ничего другого не привносится к существующему на земле кроме одного только круговращения и точного измерения, то зачем же некоторые измышляют такие басни, о которых и подумать смешно? Почему одни из часов называют благодетельными, другие же не такими, наблюдают их самым тщательным образом, приписывая им возможность приносить благополучие и противное ему тем, которым они, вероятно, желали бы или которым необходимо было, чтобы так случилось? Итак, не есть ли все это пустая выдумка и ужасное умоповреждение, какая–то диавольская западня, злодейски хитро устроенная?

П. Соглашаюсь; да это и само собою ясно.

К. Как раньше говорили мы, что эти люди убеждали нас относить наши собственные действия к судьбе и случаю и к посторонним мановениям, представляя напрасным наше старание и отклоняя от попечения о самих себе: так и теперь изготовляя нам то же заблуждение, они говорят, что живущие на земле подвержены как бы игу необходимости, влиянию дней и часов, имеющему неизбежный исход; но что особенно странно (ибо такие сказки приличны лишь старухам), видя, что за этим вздором следуют бесчисленные неудачи, они не предоставляют опыту возможность вывести наружу обман, но, обвиняя в дурном качестве часы и дни, прилагая то же суждение и к ущерблениям лунного круга, они готовы говорить, что угодно. Итак, если бы кто вздумал сосчитать и поименовать в один и тот же час и день одних находящихся в благоденствии, других же постигнутых крайними несчастиями (хотя по природе злое для всякого и всегда было бы таково, каким оно прирождено), — если, таким образом, есть час и заря, вредные для живущих на земле, почему же в этом случае не для всех равно происходит от них вред, но одни находятся в самом вожделенном состоянии, другие же погибают и удручены несчастиями до крайней степени, становятся притчею в жизни и предметом для трагической сцены? Впрочем, желающим со всею точностью узнать наиболее полезное и потрудиться над ним легко можно увидеть, что в один и тот же день, а может быть и час, один бывает пойман в прелюбодеянии или убийстве и подвергается жестоким наказаниям у судей, другой же, наоборот, принимает похвалы за благоразумие, пристойность и чрезвычайную честность. Но ни развратному день и час не воспрепятствовали бы быть благоразумным, ни честного и пристойного не побудили бы к непристойности и необузданным удовольствиям; напротив, свободно направляющая к тому или другому воля и ее нестесняемое устремление — одного приводит в такое, другого же в иное состояние. Итак, от нас, а не от естественных свойств времени зависит быть в хорошем или дурном расположении духа.

П. Так; кажется потому, что рассуждение правильно.

К. Более же всего они боятся пятого и восьмого дня и на их сваливают вину в грехах, но ни от кого из здравомыслящих не укроется, что они объяты пустыми и суеверными мыслями; и не краснеют несчастные, неразумно приплетая к ним (дням и часам) бытие каких–то Эриний, появление демонов, более лютых, чем другие, кары и наказания и еще нечто другое. Если же круг луны, полный перед тем, начинает идти к ущербу (ибо в таком порядке по воле мудрого устроителя она совершает круговращение, в течение месяца уменьшаясь и возрастая), то они останавливают всякое дело и откладывают отправление в путь, думая, что и относящееся до нас непременно терпит ущерб вместе с этой планетою и что с ее поворотом к ущербу и человеческие дела приходят в упадок. И если нужно что–либо сказать в насмешку над подобным неразумием, так разве то, что эти люди питают страх, свойственный моллюскам и самым простым овощам. Ибо, может быть, такие тела, и даже большие и превосходнейшие, по природе должны испытывать сочувствие (лунным кругообращениям); каким способом это происходит, о том знает Творец; потому что опасно в таких предметах исследование и небесполезно отсутствие любопытства: но что касается до человеческого духа, то такое свойство (сочувствие круговращениям луны) далеко отстоит от него. Если и подвергается ущербу эта планета, но благоразумный и благопристойный будет все таким же, и ни ум его не будет клониться к ущербу вместе с блеском луны, ни свойство действий не изменится оттого к худшему или лучшему, как будто вынужденное силою небесного тела. А потому совершителей прекраснейших действий всегда сопровождает приобретение всякого блага, а делателей зла то, что им более всего прилично. Удивляюсь я тому, что когда луна ущербляется и месяц доходит до конца, то у ростовщиков и очень сребролюбивых людей прибытки увеличиваются и кошельки отдающих деньги в рост делаются туже, между тем другие дела, не знаю, почему, истощаются вместе с планетою и умаляются. Не скажешь ли ты, что во всем этом весьма много смешного и неразумного?

П. Совершенно так.

К. Противопоставлять длинные рассуждения предположениям столь нелепым было бы, я думаю, напрасно, потому что они сами по себе страдают безобразием, хотя бы никто не говорил об этом. Перейдем же теперь лучше к другому.

П. К чему?

К. Мне кажется, что сатана гнушается пятым и восьмым днем и возвращением луны от полного света, или временем сближения, то есть четырнадцатым днем (луны), по следующей причине (хотя он, будучи весьма коварен и искусен в обмане, связывает с ними другие предлоги): ему, вероятно, нестерпимо даже и в мысли иметь те времена или дни, в которые ускользнула от него тирания над нами, когда воссиял нам Единородный в человеческом образе и в подобном нашему виде.

П. Каким образом утверждаешь ты это?

К. Не считается ли у нас, Палладий, пятым время пришествия Спасителя нашего?

П. Понимаю, о чем ты говоришь, из евангельской притчи (Мф.20, 1–6). Ибо Христос сказал, что нанимавший делателей в виноградник выходил около часа первого, и третьего, и шестого, и девятого и наконец одиннадцатого, то есть в последнее время, в которое Он явился и воссиял нам.

К. Весьма разумно ты сказал и очень правильно. Что же? Разве мы не утверждаем, что в пятый день по субботе Он был предан и как бы положил начало всего домостроительства, чрез которое все мы спасены, когда ради нас Вочеловечившийся претерпел за нас спасительный крест?

П. И очень.

К. А упразднил смерть и снова ожил, расхитив ад, не в восьмой ли день, то есть «в первый [день] недели»? (Мф.28, 1; Мк.16, 2.)

П. Несомненно.

К. Так и древний закон обрезание во плоти — как некоторое предызображение обрезания в духе и истине (Рим. 2, 29; Кол. 2, 11–12), — установил совершать в восьмой день (Быт. 21, 4). Превосходнейшее же оного древнего обрезание, то есть обрезание в духе, есть причастие Святого Духа и изначальная благодать, которую опять возобновил нам Христос, когда, восстав из мертвых, сказал: «примите Духа Святаго» (Ин. 20, 22). Сказал же где–то и блаженный Павел, что «Пасха наша, Христос, заклан за нас» (1 Кор. 5, 7). А день этого спасительного и многожеланного заклания есть четырнадцатый по лунному течению. Так и закон ясно предвозвещал время заклания Спасителя нашего, которое, говорим мы, Он претерпел за жизнь мира. Ибо в десятый (день) месяца первого, как сказано, пусть возьмут себе «одного агнца по семействам, по агнцу на семейство; … и пусть он хранится у вас до четырнадцатого дня сего месяца: тогда пусть заколет его все собрание общества Израильского вечером» (Исх. 12, 3–6). Слышишь ли, что жертва, взятая от дня десятого, сохраняема была древними до четырнадцатого, чтобы ты уразумел пятое время, в которое соделавшийся человеком подъял за нас смерть, когда начался уже ущерб луны, которая поставлена «для управления ночью»? (Быт. 1, 16.) И это дело имеет таинственный смысл и, кажется, тонко намекает на обратный ход власти диавола и постепенное как бы ниспадение его к бессилию и совершенной немощи. Он имеет как бы своим образом луну: ибо и он начальствует над ночью, то есть над теми, которые находятся во тьме и еще дремлют и не имеют света богопознания; а что богодухновенному Писанию обычно уподоблять стадо заблуждающихся ночи, об этом послушай, что говорит Владыка всех иудеям, когда Иерусалим возвратился к идолослужению: «нощи уподобих матерь твою: уподобишася людие Мои аки не имуще умения» (Ос. 4, 5–6). Не ясно ли тебе, что ночью называет он не имеющих познания об истинном и по естеству Божестве? Поэтому враг всех возненавидел времена и дни, в которые он погиб, мы же спасены. И ненавидящий оные вместе с ним получит часть его и жребий его, то есть непрекращающееся наказание.