Женщины средиземноморского экспресса. Книги 1-3 - Жюльетта Бенцони

подверглась. Но, подняв трубку, она тут же положила ее. Во-первых, комиссар Ланжевен наверняка еще не вернулся из больницы, куда его вызвал Пенсон, и потом, она была вовсе не уверена в том, стоит ли ему вообще сообщать о случившемся. Ей пришла на ум максима великого Конфуция, которая гласила: «Требуй многого от себя и малого от других. Тогда ты избежишь больших огорчений».

Она одна без чьей-либо помощи смогла уложить на землю двоих здоровенных бандитов. Поэтому ей показалась соблазнительной мысль продолжать борьбу в одиночку... Во всяком случае, над этим вариантом стоило подумать...

Добравшись до своей спальни, она разделась, надела на себя одно из маньчжурских платьев, вымыла руки, чтобы очистить их от скверны всего того, к чему она прикасалась, а затем открыла покрытый лаком и инкрустированный самоцветами секретер, подаренный ей мужем. Дверцы распахнулись, и вот в углублении между двумя ящичками ее взгляду предстала статуэтка Кван-Ийна из зеленого нефрита, перед которой располагалась бронзовая купель.

Из одного ящичка Орхидея достала ароматные палочки, зажгла их и, держа в руке, опустилась на колени перед изображением великой богини Милосердия. И по мере того как ароматный дым причудливыми клубами заполнял комнату, вытесняя из нее противный капустный запах, она обратилась со страстной молитвой к той, в которую продолжала верить, умоляя ее просветить разум и помочь ей избежать всех ловушек и козней известных и неизвестных богов.

– Приди мне на помощь, о пречистая Богиня! Направь мои поступки и позволь вернуться на родину с высоко поднятой головой после того как я уничтожу тех, кто встал на пути моего долга. Я любила своего мужа. Его убили. Ты знаешь, что я должна сделать. Итак, перед тем, как я снова смогу увидеть с умиротворенным сердцем священную землю наших предков, я прошу о твоей помощи...

Она еще Долго молилась, а тлеющие ароматные палочки все больше наполняли комнату пахучим дымом. Неожиданно вошедшая в комнату Луизетта решила, что начался пожар, и бросилась открывать окна, чтобы проветрить помещение от дыма.

– Кто разрешил входить в мою комнату без стука?– возмутилась Орхидея, крайне недовольная тем, что ей помешали.

– Я легонько постучалась, – оправдывалась служанка, густо покраснев от смущения, – но вы, мадам, не отвечали. А потом я учуяла запах дыма и решила, что мадам больна...

Орхидея подошла к окну и закрыла его, оставив все же маленькую щелку, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха.

– Ладно. Ничего страшного не случилось. Вы ведь хотели сделать, как лучше. Итак, какие проблемы?

– Там внизу полицейский. Мадам, наверно, не слышала, как звонили в дверь. Я впустила его, и он ждет в салоне. Что мне сказать ему?

– Пусть он подождет меня. Передайте, что я сейчас выйду.

Перед тем как отправиться к своему гостю, Орхидея еще на секунду застыла перед маленькой статуэткой богини, которая таинственно ей улыбалась. Что означает этот визит комиссара или, быть может, инспектора? Возможно, это ответ на ее молитву. С детства привыкнув доверять предзнаменованиям и предчувствиям, Орхидея готова была в это поверить.

Стоя в середине салона, заложив руки за спину, Ланжевен рассматривал портрет Орхидеи, написанный Антуаном Лораном и думал о том, что имеющий глаза всегда может многое узнать. Так, под непроницаемой на первый взгляд маской этого нежного лица проступали гордость, смелость, упорство в достижении цели и что-то еще, что не поддавалось определению. Ибо он так и не смог понять, что выражала эта легкая улыбка, слегка раздвинувшая ее губы.

Комиссар не впервые рассматривал этот портрет, репродукции которого появлялись в прессе, но чем больше он на него глядел, тем дальше чувствовал себя от разгадки, что невольно его раздражало. «Наверно, я не настолько разбираюсь в человеческой психологии, как мне это казалось раньше, – недовольно думал он. – Или же я просто старею...»

Его невеселые думы прервало появление в салоне молодой хозяйки дома. Казалось, она сошла с собственного портрета. Перед ним стояла совсем другая Орхидея – не та раздраженная, недоверчивая, до предела измученная вдова, которую привел к нему Пенсон однажды утром в Марселе. Теперь она вновь сознавала свое высокое положение, о чем говорила гордая осанка и вся ее стать. Маньчжурское платье из черного сатина с золотой вышивкой еще больше подчеркивало ее недосягаемость. Итак, она вновь стала сама собой.

– Добрый вечер, господин комиссар!.. – проговорила она мягким грудным голосом. – Вот уж не ожидала вашего визита. Соблаговолите садиться, – добавила она, указав на кресло, в которое полицейский поспешно плюхнулся, как бы спасаясь от охватившей его вдруг неуверенности.

– Напротив, вы наверняка ожидали моего прихода, – заметил он. – А теперь расскажите мне все!

– О чем?– О том, что случилось в больнице. Инспектор Пенсон...

– ...который следил за мною...

– ...который следил за вами, рассказал мне, что вы видели Муре еще до того, как она умерла.

– Она умерла?

– Как раз в тот момент, когда я появился у ее изголовья. Медики поведали мне, что она сказала вам что-то, чего они не поняли. Я хочу, чтобы вы воспроизвели мне каждое ее слово!

– Я тоже не поняла то, что она сказала. Во-первых, она обозвала меня «китаянкой», еще мне запомнилась ее полная ненависти интонация, она бормотала что-то неразборчивое, из чего мне запомнилось слово «все», но этот ее бред слышала не только я, но и весь окружавший ее врачебный персонал.

– Они не обратили внимания на ее слова. Их целиком занимала задача по спасению умирающей, а вы им, кстати, мешали.

– Я ушла почти сразу, предупредив об этом инспектора Пенсона. В свою очередь, я хотела бы узнать, кем была та пожилая женщина, которая посетила Гертруду незадолго до меня и, судя по всему, принесла ей шоколад?

– Откуда же мне знать? Мне описали ее как старую женщину маленького роста, одетую во все черное и с прической простолюдинки. Медсестра заметила, что у нее корсиканский акцент. В общем, сведения более чем скудны. Может быть, удастся узнать что-нибудь ценное, проведя анализ оставшегося в коробке шоколада. Между прочим, коробочка дорогая, отделанная бархатом, только вот имя владелицы магазина, в котором она куплена, тщательно содрано со дна... О чем это вы задумались?

– Я спрашиваю у самой себя... Как звучит этот самый корсиканский акцент?

– К чему бы такой вопрос?

– Постарайтесь на него ответить. Может быть, мне все же есть о чем рассказать вам.

Ланжевен постарался максимально правдоподобно передать манеру разговора жителей Корсики. Однако попытка вызвала у хозяйки дома искренний смех. Понимая, что он только поставил себя в смешное положение, комиссар заметил:

– Мои