Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

И солнце засияло снова вовсю, и небо очистилось. И вот теперь всё думала, что из загаданного сбудется: ведь гроза и была – и не было… Как тут понять?

Гнусаво-настырные рожки и свистульки, протяжные зовущие издали приглашения пастушьих жалеек, ручейки и вспышки девичьего смеха, нахальные раскатистые ответы им парней, быстрые бубны и трещотки, и вокруг всего этого оживающего простора – свежесть незримо опадающей ночи, и в ней – так же оживающие некие вскрики, трески и шорохи живности ночной, плески на воде, и рукава туманов по овражным низинам – так это всё тревожило… Волновало непонятным, и желанным – и отпугивающим. Влекло почти непереносимо вынимающими душу напевными заклинаниями – и отталкивало! И хотелось быть в единстве с этим немудрящим бездумным весельем, дышать всеми таинствами невидимого, неведомого, запретного даже, что там, под сенью ночной и в прохладе заводей творится, и – дикости, даже грубой открытости, там царящей, боязно и невозможно было причастной оказаться. Странное снизошло на княжну Варвару оцепенение, когда она смотрела на далёкие светлые пятна рубах мелькающих стаями и поодиночке, с охапками цветов, в отсветах одного большого и многих малых огней поселян. И здесь – и не здесь она очутилась. Венков ещё никто не пускал – заря вовсю сияла янтарно-малиновым мягким заревом в полнеба. Звёзды только-только высыпали и переливались в мареве неспешно остывающего дневного жара. Все ожидали условного часа, когда покажется полная, тяжёлая, как жёрнов, жёлтая, как спелая репа, Луна и станет взбираться по небу, и небо будет уходить в синь и тьму, а Луна – воссияет белее, зальёт всё под собой. И тогда…

– Маша! – тихо позвала княжна. – Пойди, голубушка, подслушай, про что там Наталья с Фомой говорят! А после возьми нам по пряничку, ну и ещё чего-нибудь, да напомни им, душа моя, чтоб за нами там, внизу-то, Фома не подглядывал… Тебя все слушаются. Да! И фонарь ещё один возьми, пускай Фома пополнее масла заправит, скажи, мы гадать спускаться сейчас будем. А свечки у меня тут, в кошеле! А я покуда Таньку отправлю бережок нам разведать… Татьянка! Нюша! Девушки! Айда вниз!

Княжна Марья живо кивнула и отложила почти законченный венок, большой и пышный, над которым она уже некоторое время раздумывала, не добавить ли чего.

У костра говорилось, само собой, о насущном – о сенокосе, да о цене на сено. Фома скучал, хоть и отдыхал, и ему хотелось потолковать о своём, мужицком, и он завёл понемногу о споре с неким другим мужиком, из-за чего у того коса не шла как надо. «Лозина на косьё – всего лучше! А клинья чтоб дубовые. А то из ёлки накляпают, как скорее – оно и идёт трещинами. Им косить – а они давай перелаживать…». Наталья потягивала пивко, хмель и спокойствие умиротворило её, девки не шумели, а доносящаяся с того берега колготня несильно, но напоминала ей о прошедшей давно поре, впрочем, своим нынешним положением и довольством она была вполне горда, и поддакивала Фоме со знанием дела. Делая вид, что подбирает из запутанной травы упавший кружевной платочек, княжна Марья послушала ещё и подошла к ним, исполнять поручение подружек.

Тихая заводь разделялась по берегу на две песчаные отмели купиной развесистой лозины и языком высокого рогоза, вдающегося в воду шагов на пять-шесть, как раз, чтоб им не мешать друг другу, и всё же видеть близкое взаимное присутствие. Тропа вниз шла одна, и княжны остались на своём местечке близ этой тропы, где справа мостки были, а теремные, своим кружком, как и хотелось, устроились на песчаном местечке рядом, перейдя по воде, смеясь и тихо взвизгивая, высоко подобрав подолы сарафанов, водяниц-берегинь в помощь броду уговаривая, стараясь не уронить и не загасить своей масляной плошки, туда, за изогнутый над самым берегом ствол и шуршащую осоку. Все они были уже в готовых венках, и, по виду, совершенно увлеклись предстоящим действом. Сразу же, в уютном рыжеватом свечении лампадки и соседнего фонаря княжон, принялись шелестеть сбрасываемыми сарафанами, расплетать косы и снимать обережные пояски, серёжки и бусы. Ну и крестики, само собой… Каждая упрятала свой внутрь свёрнутого в клубок пояса, чтоб сразу после всего первым его надеть, а уж после прибираться дальше.

Синие тени потянулись отовсюду к их свету.

Княжна Варвара смотрела на плескающуюся кромку воды у своих босых ног, как заворожённая, и казалось, это не с ней творится. Вот все они сейчас такие и озабоченные, и беспечные, на суженного гадать будут, неизвестного, а кто, может, и на желанного… А ей этого не надо уже, как не нужны покойнице ризы и брашна413 земная. Прохлада влажного тугого и гладкого песка льнула к ступням, отстранённость её обособленного положения неизъяснимо возносила её, отделяла от прочего обычного течения жизни, а делала частью безлюдья окружающего берега, воды, зарослей, неба наверху и дна внизу… Как ту, что решилась стать утопленницей и, покинув жизнь прежнюю навсегда, обращается в нечто неведомое, печальное, тайное, опасное, и дышит бескровными губами воздухом земным совсем иначе уже… Мурашки промчались по ней всей, прелесть отрадной печали своей она никому бы не открыла, не найдя для этого слов, но что-то высветилось в облике её такое, что подруги, не подавая виду, всё же поглядывали на неё сегодня с иным отношением.

– Ой! – княжна Варвара вздрогнула, обернувшись на вздох рядом. – Любаша! Давай скорее повторим, что давеча учили! – Луна показалась, вон там, через ветви смотрит, скорее надо доплетать…

– Что, хорош заговор? – довольная собой, княжна Люба тоже говорила шёпотом. – Давай, я начну, а ты вторь про себя. Готова?

– Да…

– «Как эти травы в венок свивались-переплетались, так пусть раб Божий…»

– Фёдор! – подсказала в крайнем нетерпении княжна.

– «Фёдор вокруг меня, рабы Божией Варвары, вьется-увивается; как венок будет вянуть и сохнуть, так пусть сохнет-горюет он по мне, едой не заедает, питьем не запивает, гульбой не загуляет; при пире он или при беседе, в поле он или в доме – не сходила бы я с его ума-разума. Будьте слова мои крепки и лепки, крепче камня и булата, острого ножа и борзометкого копья! А ключ моим словам и утверждение, и крепость крепкая, и сила сильная в небесной высоте, а замок в морской глубине. Ныне и присно и во веки веков. Аминь». Но каков же заговор, а?! Завидки берут, что мне не по ком такого прочитать… Ключ-то чуть не забыли! На, держи, для тебя у тётки в каморе добыла, точно ни к чему не подходит, сама проверяла, и хорошо, что тётка всякий хлам не выкидывает…